Чуть позже зажглись фонари

Ноябрь стоял слякотный; все время капало, текло, холодные тонкие стрелы бились в стекла витрин и, разноцветно преломляясь, тут же сползали вниз, образуя на асфальте неровные подтеки, соединяющиеся в лужи, как блестящая ртуть; прохожие перешагивали через них и не расставались с зонтами: черные, красные, зеленые и синие круги – некоторые плавно, другие порывисто – двигались по городским улицам, создаваемый ими рисунок то и дело менялся, точно в детском калейдоскопе. У меня не было вдохновения, и я с трудом перетирала кисти, с трудом наносила на загрунтованный картон темперу, с трудом вымучивала из себя сюжеты новых картин… Меня беспокоило, что Аришка пребывает в сильнейшем унынии. По ЕГЭ баллов она не добрала, на бюджет на биофак даже педуниверситета не попала, и ее зачислили платно. А Димон сообщил по телефону, что предприятие наше сдыхает, в гостевом никаких гостей нет, а нужно еще платить Анатолию, иначе в деревне вообще все загнется, и он не уверен, что со следующего года предприятие сможет оплачивать вуз.

– Это ведь ты со своими Люсями виноват, что Арина фактически не училась в десятом и одиннадцатом, – сказала я ему по телефону. – Ее нужно было поддерживать в такой трудный период, а ты травмировал ее своим распутством, ведь она все, что ты писал, читала в «Живом журнале»!

– Вы мне надоели! Чтоб вы все поумирали! – в ответ заорал он. – Иди в жопу! – И отключился.

Никогда ранее Димон не позволял себе даже в ссорах со мной грубых слов.

В ту же ночь он мне приснился. Выглядел Димон совершенно как в жизни. И если бы в своем сне я не знала, что он мне снится, – это было осознаваемое сновидение, – я бы решила, что все, что он мне сообщил, произнесено им в реальности. А произнес он только одну фразу: он знает, что переступил черту и скоро погибнет. И во сне я точно знала, какую черту Димон переступил: он предал меня и дочь. А еще через несколько дней мне приснилось, что Димон пытается запихнуть меня в печь – это снова был повторившийся ремейк триллера начала девяностых, – но я с огромным трудом вырываюсь из его рук, отпихиваю его, тут же оказываюсь у дверей какого-то округлого мрачного помещения и вижу, как молодая бойкая девушка с длинными светло-каштановыми волосами, собранными в хвост, с довольной ухмылкой запихивает в ту же самую печь Димона…

И еще был сон о новой квартире: будто в ней танцует Люся, а Димон смотрит на ее танец с восхищением, хотя даже во сне я знаю, что движения Люси почти неуклюжи и нет у нее танцевального дара, но Люся после танцев обнимает Димона, и он обещает отдать ей квартиру «под проект» – голос Димона был отчетлив, а лицо Люси размыто.

В декабре подморозило. Зонты закрылись. Аришка слегла. То есть ничем она вроде и не болела: терапевт, приглашенный из городской поликлиники, не нашел у нее никаких отклонений от нормы. Но в педагогический университет ходить перестала. Лежала, и все – вставала только в туалет и поесть, причем ела крайне мало, худея день ото дня.

Она любила Димона. Очень любила. И он, «хозяин жизни», был для нее авторитетом, а не я, не умеющая в этой капиталистической жизни пробиваться…

* * *

Сны я рассказала Юльке. У нее развивался уже бурный роман с Юрием – и я мысленно шутила, что, возможно, главным притягательным моментом для обоих служило созвучие их имен.

– Волосы каштановые у нее? Значит, точно, та с моря, которую он называл «шоколадкой».

– Она просто была очень загорелой. Мне кажется – другая.

– А Люся во сне при чем? Она же танцует в квартире?

– Наверное, она приснилась символически: Люсю хотели выдать замуж за Димона ради его денег и собственности, и эта, видимо, которая дубль-два, прихватила его с теми же целями – и новая наша квартира для нее лакомый кусок.

– А почему ты думаешь, что не «шоколадка»?

– Девушка с высшим образованием, самостоятельная и неплохо зарабатывающая – помнишь, он же сам все о ней сообщил? – не для Димона. Такая годится только на короткий южный роман. Над ней нелегко ощутить превосходство.

– У него дебильный культ молодости!

– Сейчас он у всех – открой Интернет. Люди платят огромные деньги за подтяжки лица, омолаживающие кремы и прочее. Но у Димона еще и личное: именно в институте на филфаке он чувствовал полноту жизни – вокруг было столько девушек, а их, парней-студентов, всего двое или трое. И он был предметом воздыхания многих. И не одну первокурсницу-филологичку лишил девственности, он сам с гордостью об этом писал. Видимо, это был для него самый кайф. Ну а во-вторых, такая модель сейчас в тренде: кошелек потолстел – покупай молодую любовницу. И Димон тоже готов за молодость платить. Я не о людях искусства, там все иначе: и юная может полюбить за талант. Ведь талантливый человек – это гиперколлайдер. От него черпают. От него исходит энергия. Я о самых обычных тугих кошельках.

– Да, – согласилась Юлька, – даже с талантливыми женщинами так бывает: немецкого режиссера Лину, забыла фамилию, полюбил оператор на сорок лет ее моложе и столько же прожил с ней.

– Именно.

– То есть ты не относишь Димона к одаренным людям?