Чуть позже зажглись фонари

Она села намеренно на переднее сиденье, чтобы мы с ее мужем оказались рядом. Намеренность ее выбора я почувствовала сразу: то ли чувства ее к нему уже к тому времени угасали и она использовала как самостимулятор – ревность, то ли они настолько угасли, что ей хотелось от мужа избавиться самым благородным для себя способом – чтобы его увела другая, и она рассчитывала, что, оказавшись рядом с ее мужем, я увлекусь им. Вскоре они развелись, она стала делать успешную карьеру, купила дом в одном из самых престижных подмосковных поселков, приобрела благодаря следующему мужу квартиру в центре, а бывший ее муж, продав городскую родительскую квартиру, уехал жить в деревню и там, нищенствуя, стал писать тот роман, о котором говорил на обледеневшем шоссе пятнадцать лет назад. Умер он рано утром на пороге своего деревенского дома – выпив крепко водки по поводу последней точки романа. После его смерти началась борьба жен и дочерей за права на текст. Но это уже, как говорится, другая история…

– Однажды я ехала на такси поздно вечером, – прервала мои размышления Юлька, – страху натерпелась – жуть. Засиделась у подруги на даче, а ночевать почему-то решила не оставаться, немного поддала винишка, вот и рванула: мы вышли на шоссе и поймали машину, с шашечками такси, все путем, подруга мне помахала рукой, и мы поехали; смотрю, а таксист нерусский, с Кавказа, а это было как раз, когда в метро взрывали и каждый кавказец вызывал рефлекторный страх, он и говорил-то по-русски с трудом. И вот так, с трудом, вдруг предлагает: поехали ко мне домой, тут недалеко, я снимаю дом, а живу один – то есть так связно он, конечно, мысли свои не излагал, а все еле-еле выражал, но я поняла. И как вдруг остановит машину!

– Юля, – сказал Юрий, глянув на нее, – не думал я, что ты такая безбашенная!

– Это один раз со мной случилось, – тоненьким голоском провинившейся девочки сказала Юля, – один-единственный.

– То есть больше с представителями дружественного Кавказа у тебя секса не было?

– И тогда не было. – Голосок Юльки стал обиженным (а я тихо засмеялась). – Когда он остановил машину, я жутко перепугалась, аж ноги онемели, думаю, ну все, и никто не узнает, Сулико, где могилка твоя. И вот он положил руки на руль и смотрит на меня так страшно, ой, даже вспоминаю – мурашки по коже бегут. И тут вдруг моя подруга, от которой я уехала, мне звонит по мобильному – это было начало двухтысячных, но у нас уже были телефоны, к счастью! И я ей говорю, а все нормально, зачем ты позвонила в милицию? (Тогда ведь еще у нас не полиция была, помните?) Подруга сразу смекнула, что со мной что-то не так, и громко как закричит в мобильник: «Да, я позвонила в милицию, потому что ты должна была уже быть дома, а ты еще в дороге!» В общем, на слово «милиция» он отреагировал – и я с вами!

– Спасибо твоей подруге. – По голосу Юрия я догадалась, что он улыбается. – Познакомь!

– Она несколько лет назад уехала в Испанию.

– Какая жалость! – Юрий захохотал.

* * *

Фары пробивали нам дорогу в темноте, раздвигая мрак, который вскоре снова стягивался за спиной машины, и мне тоже вспомнилась одна ночная поездка, совсем не похожая, казалось бы, на ту, о которой только что рассказала Юля, но полная столь же сильного страха. Мы приехали с мамой в Киргизию; после развода с моим отцом она так и не вернулась к спокойной радостной жизни – стала пуглива, нервна, депрессивна. Сочувствуя, ей дали от Института культуры, где она преподавала на первом и втором курсах, путевку в дом отдыха на берегу озера Иссык-Куль: путевка захватывала одиннадцать дней августа и неделю сентября. Маме декан разрешил опоздать. Мне было семь, и я должна была пойти уже во второй класс. Тоже опоздав на неделю.

Поезд приехал ночью, плутать по городу в поисках гостиницы маме показалось опаснее, чем взять такси и сразу поехать в дом отдыха. Интернета и навигаторов еще не было – и представить маршрут полностью от вокзала до пункта назначения мама не могла. Нас повез крупноглазый киргиз, я помню этот путь и сейчас: дорога становилась все круче, мы забирались все выше, а вокруг был такой мрак, которого я, родившаяся и жившая в городе, полном разноцветных огней, зазывающих ярких витрин, моргающих уличных фонарей, желто-оранжевых сот многоэтажек, не видела никогда.

И мама вдруг впала в панику.

– Куда вы нас везете?! – спрашивала она тревожно. – Почему так долго?! Я чувствую, вы везете не по той дороге! Вы нас куда-нибудь завезете!

– Мама, – громко говорила я ей (мы сидели на заднем сиденье рядом), – дядя хороший, он нас никуда не завезет, мы едем в дом отдыха.

Я почему-то чувствовала, что говорить нужно громко, чтобы водитель слышал слова ребенка. Возможно, у него у самого была дочка, моя ровесница, и он потому не смог бы обидеть меня, а значит, и маму, которая насчет маршрута, как я сейчас понимаю, была права: водитель изменил его с личной целью. Внезапно в темноте показалась горная деревня, машина подъехала к одному из домов, в котором не светилось ни одного окна, но горел крохотный фонарь у ворот, и остановилась.