Чуть позже зажглись фонари

– Кто?! Какая «она»?! У меня никого, кроме вас, нет! – И Димон, как всегда, начал врать, доказывая и бия себя в грудь, что он мне ни разу не изменил. – Я люблю тебя всю жизнь! Ты для меня плацента, в которой я плаваю… ты… ты… только ты… – И так вдохновился, что на глазах у него появились слезы умиления: его умилила собственная стойкая верность вечной любви.

Таки вот так, господа присяжные заседатели.

* * *

Двоюродная сестра моей мамы, настоящая красавица и натуральная блондинка, всю жизнь проработавшая на кафедре физики у знаменитого автора школьных учебников Перышкина, была одинокой: муж, преподаватель медицинского института, за которого она вышла замуж студенткой и который так же проникновенно, искренне и пламенно, со слезой в голосе клялся ей в любви и вечной верности, в один прекрасный день просто исчез. Уехал в командировку и не вернулся. Как говорится, вышел за сигаретами и скрылся за линией горизонта. Она звонила по телефону гостиницы, в которой он как бы остановился, но ей отвечали, что такой в ней не проживает, да, числился, но отбыл, куда, а мы и не обязаны этого знать. Тетка моя рыдала, бледнела, серела, теряла одну приятную округлость за другой, всем твердила, что ее милый Иличка, скорее всего, погиб и его бедное бренное тело где-то затеряно в кустах, в тине, в камышах… И через месяца три вдруг получила письмо, правда, без обратного адреса, но по печати определялось, что письмо прислали из славного города Одессы, и в конверте с картинкой, изображающей летчика Чкалова, находилась фотография ее любимого верного Илички в гробу. «Ваш супруг, по несчастью, скончался, – сообщалось в приложенной записке. – Он любил вас больше жизни. Мир его праху». Тетка моя попала в больницу. Каждая клетка моего организма, жаловалась она навещающим, точно отрывается одна от другой – мука, мука, как все болит! Ночами она тихо выла от боли, а днем лежала словно мертвая, с закрытыми глазами, только из-под почерневших век медленно, безостановочно текли слезы. Как говорят в народе, все болезни от нервов и только некоторые от удовольствий. И ту, что от удовольствий, у тетки моей тоже обнаружили: ее верный Иля, которому она ни разу не изменила, оставил ей неприятный подарок. Слава богу, не самый неприятный, а так, легкий насморк. Но шок от обнаруженного мою тетушку внезапно излечил: все клетки ее снова сдружились и хором перестали болеть. А через два с половиной десятилетия приехавший из США знакомый сообщил ей, что видел ее Иличку! Живет он в Нью-Йорке с другой женой, взяв ее фамилию, неплохо зарабатывает публикуемыми рассказами про ужасы советской медицины и, в общем, вполне доволен. Такой вот упитанный американский гражданин предпенсионного возраста, о котором никто никогда не подумает, что он двадцать пять лет назад скончался…

Сколько в жизни трагического и смешного одновременно, думала я, рассказывая Юльке и Юрию эту поучительную историю по дороге в деревенский дом. Вот Димон тоже уехал в командировку, то есть по делам предприятия, в город Н. и увез туда новую любовницу. Не пришлют ли и мне скоро такую же фотографию, как прислали из любимого моим отцом города Одессы бедной тетушке?

– Подъезжаем! Сейчас через шлагбаум, потом направо – и среди домов будет высокая крыша с большой трубой. Ее будет видно на фоне неба. Видите ли, Димон хотел поставить на крыше будку для телескопа, чтобы наблюдать звезды, но не рассчитал – будка получилась такой, что протиснуться в нее можно только сложившись вдвое, согласитесь, в такой позе не очень удобно наблюдать за небесными чудесами. И теперь будку все называют трубой.

– С причудами он у вас, – усмехнулся Юрий.

– Он у себя с причудами, – ответила я. – А второй дом рядом, из толстых бревен, гостевой.

– О да, там вывеска какая большая и светится в темноте! – удивленно воскликнула Юлька. – Хоспис! Ой, то есть хостел!

– Ты хоть знаешь значение первого слова? – Юрий уже остановил свою «ауди» и, приоткрыв дверцу, внимательно смотрел на переливающиеся английские буквы.

– Знаю.

– Ну, вызывайте этого… как его… который работник… Мне ехать надо, но я должен сначала убедиться, что вам откроют. Вы когда обратно?

– Рано утром, – сказала я. – Попьем чаю – и домой.

Мы с Юлькой вышли из машины.

– Тогда автобусом в Москву или электричкой. Я в Рязань на два дня.

– Теперь куда? Поспать бы хоть часа два.

Юлька потянулась и зевнула. И сразу стала походить на грациозную кошечку. Человеческое в человеке все еще очень слабо, подумалось мне.

– У него комната здесь же, в гостевом, на первом этаже, его окна за окном магазина.

– То есть в этом самом хостеле?

– Это все Димон, – поморщилась я, – уговаривала его назвать гостевой дом «Спящий сом» или что-то в этом роде, ведь для семейного отдыха все задумывалось. А он вечно ругает Запад, но…