Чуть позже зажглись фонари

В подвале, куда его сначала определил племянник, объяснив, что в остальных местах еще идет ремонт, дяде Всеволоду не понравилось, и Димону пришлось все-таки его переселить – как раз в ту комнату, в которой сейчас обосновался Анатолий. Дядя Всеволод был разговорчив и очень общителен (он нередко приезжал к нам с Аришкой: двоюродная внучка ему очень нравилась), кроме того, на него стали заглядываться сельские бабенки – Димон орал на дядю и загонял его в комнату, точно блудливого телка. Через полгода жизни в деревне дядя Всеволод заболел. Проболел он недолго, Димон злился, что на него свалилась обуза, и орал на больного так, что тот, еле ворочая уже языком, сказал: «Если бы мог, все бы переписал на кого угодно: и дом, и дачу, да уже сил нет». Вскоре он умер.

* * *

На первом этаже гостевого дома располагалась кухня, большая комната с барной стойкой; противник всего западного, Димон сочетал импортные вина, стоящие на полках, со стилем а-ля рюс: везде висели деревянные ковши, торчали из кадок подсолнухи, столы и лавки были простыми, деревянными, точно в бедной крестьянской избе XIX века. Однако наличествовал прикрепленный под потолком большой экран домашнего кинотеатра, в углу стоял на ножках синтезатор, возле которого было три полки с книгами и фотографиями, Димон взял их из альбома дяди Всеволода: респектабельные мужчины и одетые по моде начала XX века улыбающиеся дамы смотрели с удивлением на лавки и прялку, поставленную Димоном в углу. Получилась, так сказать, изба-читальня для крепостных крестьян, организованная барином-гуманистом.

Мы с Юлькой присели к столу на одну из деревянных лавок.

– Заболел там ваш, – разливая чай по чашкам, как бы между прочим сообщила жена Анатолия. – Вчера звонил, кашляет третью неделю, завтра должен пойти на флюорографию. Вы-то знаете?

Я не знала. И, не отвечая на вопрос, сказала:

– У них в роду потомственный туберкулез.

– Так кормили-то мы его на убой. – Анатолий глянул на меня хмуро. – Все здесь натуральное, ни одной картошины с магазина, туберкулез откуда бы?

– Простуда, – сказала его жена.

– А что за женщину он увез с собой? – спросила я.

– Женщину?

– Которая жила в доме.

Они переглянулись, и я поняла, что не просто переглянулись, а что-то важное сказали друг другу взглядами. Ложечка в руках жены Анатолия звякнула о блюдце.

– Она от нас пряталась, – сказал он, – я в лицо ее ни разу не видел. Откуда-то с Севера она, вроде с Петрозаводска.

– Попили чай уже? – Жена Анатолия, поднявшись из-за стола, вытерла руки о фартук. – Пойдемте, я вас в комнату провожу, поспите.

– Ты словно чужая здесь, – сказала мне Юлька, когда мы остались в комнате одни. – Будто они тут полные хозяева. А ведь здесь все твое.

– Не будет это моим, чувствую.

– Знаешь, в первый же миг, когда я увидела Анатолия, я ощутила, что он здесь неслучайно. И про любовницу твоего Димона они всё врут. Она к ним имеет прямое отношение, я уверена. Мне даже почему-то страшно свет гасить. И еду их я утром есть не буду. И тебе не советую.

– Не волнуйся, у меня с собой пирожки. – Я засмеялась.

И уже вскоре стала засыпать, но Юлька неожиданно прервала тонкую нить едва начавшегося моего сна вопросом:

– А ты когда-нибудь была счастлива с Димоном?

Она спросила и заснула, свернувшись клубком, точно красивая маленькая кошечка. И опять мне подумалось, что люди все-таки еще только на пути к человечному. И уже не смогла заснуть. Фильм про нашу с Димоном совместную жизнь стал раскручиваться в обратную сторону.

* * *

Однажды, еще до семейной жизни с Димоном, я действительно ощутила настоящее счастье. Мне было восемнадцать, и приятельница, на десять лет старше меня, уже имевшая четырехлетнего сына, уговорила меня поехать с ней и ее мальчиком на море, в Крым. Мы ехали дикарями, то есть без путевок и даже без определенного маршрута – куда занесет судьба. С четырехлетним ребенком это было несколько рискованно, но подругу убедили ветераны крымского отдыха, что жилье в Крыму сдают все и даже в начале августа на улице там остаться невозможно. Долетев до Симферополя на крохотном самолетике с надписью синими буквами «Донбасс», вследствие чего сынишка подруги, которому я надпись прочитала, все пятнадцать дней нашего совместного отдыха, вспоминая перелет, называл самолет «донбасиком», – мы сели на первый попавшийся автобус и поехали к Черному морю. А потом пересели на пароход и вышли на берег возле небольшого приморского поселка. Но – о ужас! – галечный берег громко чавкал под ногами, а чуть поодаль от него лежали сваленные ураганом погибшие деревья: ночью, как нам объяснила первая встреченная на берегу немолодая женщина, прошла сильнейшая гроза. «Зря вы здесь вышли, да еще с дитем, – прибавила она, – несколько дней и купаться здесь будет плохо, да и, может, будет вторая гроза – у нас часто. А вот дальше, где Карадаг, почему-то почти не бывает гроз. Ехайте туда, к Феодосии поближе. Можно морем, а лучше сейчас автобусом».