Чуть позже зажглись фонари

– Ты так считаешь, – он скривил рот, и его нос вытянулся и повис, – а вот Шахматов, главный редактор издательства, когда я дал ему по старой дружбе прочитать все, что написал, чтобы издать у него за свой счет, и он честно все прочитал, два месяца, правда, держал, но ведь у него таких, как я, вагон, так вот, он прочитал и заявил мне с печальной улыбкой: «Ты бы, Дмитрий, лучше деньги не в свои книги вкладывал, а в живописный талант твоей жены, выставки ей устраивал и, глядишь, пристегнулся бы к ней и сам стал известным, пусть как куратор ее выставок, а так – что тебе сказать? Если честно, все это твое – напрасно потраченная жизнь».

– Вот так взял и выстрелил мне прямо в висок.

* * *

В одну из январских суббот у Юрия с Юлией состоялась помолвка. То есть он ей предложил выйти за него замуж. И моя Юлька, преодолев свои комплексы вечной одиночки, согласилась.

– То есть ты теперь не свободная от любви?

– Теперь нет. – Она виновато улыбнулась. – И, по-моему, несвободная навсегда.

Такой жизненно важный момент они решили отметить. Кроме меня на помолвке присутствовал друг Юрия, преподаватель вуза со смешной фамилией Лепешкин. И мама Юрия – восьмидесятипятилетняя, в темно-зеленом платье с белым воротничком, очень изящная пожилая дама. Так вот почему Юрию понравилась худышка Юлька: она напомнила ему его собственную маму тридцать два года назад. Гость по фамилии Лепешкин в противовес русской классике свою фамилию внешним видом не подтверждал, то есть ни на какую лепешку не походил. Он более не появится в моем романе, хотя иногда я буду слышать о нем от Юльки, которая вот-вот вступит в свой первый законный брак с Юрием Юрьевичем, – и потому посвящу господину Лепешкину несколько строк. Во-первых, он был в дорогом костюме с галстуком-бабочкой, во-вторых, поджар, как натренированная гончая, в-третьих, жутко рассеян и неловок: на белую свою бабочку он умудрился накапать коричневого соуса, которым потом залил и мою коленку. Возможно, ты ему просто понравилась и он впал в застенчивость, шептала Юлька, помогая в ванной комнате оттирать мне соус, он лучший друг Юрия и сильно богатый, потому что у него техническая голова и он что-то все время изобретает, а продает его брат… Может, тебе быстро-быстро заключить с Димоном брачный договор и тут же развестись? Лепешкин, между прочим, Юра говорил, с женой в прошлом году расстался, она его сама покинула, отдыхая на Кипре, нашла какого-то грека. Я улыбнулась, представив смуглого усача с выпученными глазами и госпожу Лепешкину, конечно, искусственную блондинку с блефаропластикой и еженедельным фитнесом: на Кипре она, разумеется, ходила в рваных шортах, на груди у нее болтался говорящий вентилятор или… Да, в общем, какая мне разница? И что я привязалась к фамилии Лепешкин? Меня ведь никогда не забавлял, к примеру, философ Сковорода? Правда, он не проливал на мои новые брюки соус… Впрочем, я ведь и к таким вещам отношусь легко: сама, если признаться честно, неловкая… Мы вернулись с Юлькой в комнату к столу, господин Лепешкин мне виновато улыбнулся. Худощавый, элегантно одетый мужчина с виноватой улыбкой. В общем-то, симпатичный человек. Но…

Идея развестись с Димоном только один раз пришла мне в голову, когда, гуляя со мной в зимнем парке, шестилетняя Аришка познакомилась с пятилетней девочкой Ниной, у которой был полноватый папа в очках, с уже поднимающейся со лба лысиной, по которой, точно крохотные альпинисты, взбирались на еще курчавую вершину снежинки; но у Нины не было мамы: она умерла через год после рождения дочери. От чего – спрашивать было неудобно. Девочку стало мне жалко, она потянулась ко мне и к Аришке, и ее отцу мы тоже понравились, и уже через неделю совместных прогулок я легко представляла себя мамой сразу двоих дочек. Надо сказать, я вообще очень сочувствующая от природы. Если вижу в холодный день старушку, что-то продающую у метро, я это «что-то», совершенно мне не нужное, обязательно у нее куплю. Но кроме сочувствия здесь было еще и другое: я почему-то всегда, с детства, видела себя мамой двоих детей. И когда выяснилось, что Димон отцом уже быть не способен, более удивилась, чем огорчилась: как же так, ведь я представляла иначе? И маленькая Нина легко вписалась в образ моего второго ребенка, пусть не рожденного мной, а обретенного, точно в старинной сказке, в парке под снегом. И когда вечером Димон поужинал и улегся на ковер на полу, чтобы отдохнуть под очередной теледетектив, я подошла к нему и спросила, сможет ли он отнестись философски, если я приму решение с ним развестись.