Чувствуй себя как дома

На стук никто не отвечает. Я дергаю за ручку, и дверь поддается. Ди здесь нет. Шумит душ – должно быть, она в ванной. Я осматриваюсь: гора яблок уменьшилась, из шкафа выглядывают фиолетовые колготки, на кресле валяется блокнот. Помедлив, я хватаю его, как до ужаса горячий яблочный пирог, и открываю.

Страницы пожелтели, местами – потерлись, но все исписаны мелким почерком. Кто-то так давил на ручку, что иногда протыкал бумагу насквозь.

Я слышу их. Они – моя стая. Друзья с тикающими сердцами марки Zahnrad.

Я проглатываю каждое слово, каждое предложение. Сердце барабанит в горле, я вот-вот его выплюну.

Это он. Он! Отец не соврал о книге. Он заключил свою жизнь в буквы.

Я чертыхаюсь: страниц чересчур много, а Ди может выйти из ванной в любую минуту. Мне не остается ничего другого, кроме как сбежать отсюда и дочитать у себя в номере.

Это мой мир, Ди. Не смей к нему прикасаться.

Приземлившись на стул, я продолжаю читать и перемещаюсь в прошлое. Меняюсь, превращаюсь в кучку буковок и печатаю, печатаю себя заново.

Я смеюсь сквозь слезы. Надо же, он всегда пользовался учебником по первой медицинской помощи! Любил «Наутилусов» и побаивался Пашку, пока Воробей не заехал хулигану по лбу горшком с землей.

Слезы капают на страницы, растекаются блеклыми пятнышками.

Ты по-прежнему здесь? Дай угадаю: ты идиот. Нет? Тогда все хреново. Двери закрыты. Ключи похоронены. Окна заколочены. Поздравляю, ты попал в ловушку. Этот дом – могила. У него слишком прочные стены – ты не пробьешь их, и чересчур хрупкие потолки – пара булыжников проломят тебе череп.

Да, пап. Я по-прежнему здесь. И все хреново.

Только угрожает мне не ожившая люстра и не танцующий шкаф. Все это давно обуглилось. Внутри меня тикают часы, и, если я их сломаю, огонь не пощадит мое тело.

Отец писал неразборчиво, криво, словно куда-то спешил. А впрочем, так и было. Он спешил и постоянно опаздывал.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я перевернула последнюю страницу. Минута? День? Вечность?

Спасайся, Вячеслав. Уверен, до звезд тебе не хватает всего двух ступенек.

И помни: иногда нужно просто закрыть глаза.

Закрыть глаза. Я разучилась жмуриться в тот самый день, когда отнесла Облако на съедение дому. А сейчас вижу Ворона насквозь.

Ступеньки прогнили, пап. Ступенек к звездам нет. Есть разве что в преисподнюю.

В моих венах пульсируют две жизни сразу – моя и папы.

А мама, моя странная мама, училась в музыкальной школе, работала в городском оркестре и писала песни. Не расставалась со скрипкой ни на миг. Когда мне было пять, я заглянула к ней в комнату, чтобы убедиться: она не спит с инструментом в обнимку.

Мама не играла на скрипке. Она на ней колдовала. Мне нравилось, зрителям – тоже. Маме хорошо платили. Однажды она призналась, что может писать песни, только когда ей больно. И тогда я ее ущипнула и сказала: «Пиши».

Папа не догадывался. Мама всю жизнь питалась страданиями, и это делало ее счастливой. Конечно, она опомнилась, когда мне стукнуло десять. Мы отстроили Ворона и поселились в нем, чтобы я познакомилась с папой.

«Поздно», – вздыхала мама.

Я считала, что поздно – это когда ты лежишь в гробу, а она – когда написана сотая песня. Итог: музыка и две зубные щетки вместо трех.

Иногда дома меня звали. Иногда – нет. Мама радовалась, что я почти не дружу с ними, и не развивала мой дар.

А я… я ненавидела скрипку и Тартини, когда они заглушали голос Ворона.

Я откладываю дневник. Папа писал пронзительно и точно, потому что прожил свой сюжет – в прямом смысле слова. Настала моя очередь.

Сегодня важный день – меня ждет книга. Я закончу ее честно. Мой главный козырь – достоверность. Все произойдет на самом деле. Мы с Ди поменяемся ролями.

Не успеваю я подняться, как женщина по имени Достоверность проскальзывает ко мне в номер. Волосы мокрые, на щеках – румянец, по шее текут капельки. Она только из душа.

– Нашла записи? Я бы подарила тебе их, но позже…

– Когда?

– Когда ты пришла бы ко мне с ножом.

Я защелкиваю дверной замок. Ди пялится на него, как на портал, ведущий туда, где меня нет.

– А я и пришла.

– Значит, самое время.

Ди улыбается и гладит мои родинки-ро́жки.

Мы пристально смотрим друг на друга. Нет, эта женщина не похожа на воздушный шарик. Скорее, на горсть камней – вот-вот рассыплется.

Она подходит к окну.

– Что ж, поздравляю. Теперь допишешь книгу, да?

– Да. Но кое-чего не хватает, – сглатываю я и нащупываю пальцами-ледышками нож.

– Чего?

– Угадай. Зачем ты меня спасла?

Ди внезапно начинает смеяться. Ее голос неуверенно ощупывает комнату, словно боится, что она лопнет, а после – наполняет ее мерзким хохотом.

– Родинки понравились. Не хотела, чтобы чертенок подыхал, слишком много ангелов развелось.

– Уж не ты ли ангел?