Чувствуй себя как дома

Я хочу прекратить это, выключить то, что принадлежит лишь мне, но Хлопушка прижимает палец к губам и приземляется рядом.

Песня заканчивается.

— Он похож на человечка с огромными глазами. — Тора поглаживает проигрыватель, как уличного кота. — А что, если… — И, достав из кармана фломастер, рисует на подарке улыбку. — Настоящий человечек.

— Я бы назвал его Вячеславом Геннадьевичем.

Через дыры в крыше за нами следит луна. Ворон притворяется, что спит, — не скрипит, не трещит, не плюется в нас штукатуркой. Даже Zahnrad тикают тише обычного.

Тора скользит пальцами по моему животу. Она — мой кролик. Ждет у норы, а я никак не осмелюсь нырнуть в ее мир.

Закрой глаза. Хлопушка говорила, что это помогает перебарывать страхи.

Пошли на три буквы сомнения. Живи. Позволь себе жить.

Я мысленно повторяю совет Торы, как молитву.

Ее пальцы добираются до лица и застывают у губ.

Мир Хлопушки совсем близко.

Ближе, чем луна.

Я целую Тору. На вдохе, сжав кулаки до дрожи. Жмурясь так, что во тьме начинают мерцать звезды.

Закрой глаза — и ты увидишь ночное небо.

Закрой глаза — и ты увидишь кролика.

Мягкие-мягкие локоны. Хрупкое-хрупкое тельце. В сантиметре от меня бьется сердце. Если протяну руку, прикоснусь к нему. Оно мое.

Мое.

Я обнимаю Тору. Хотя нет — я обнимаю вечность. Млечный Путь, северное сияние, тонкие ростки травы.

Хлопушка отстраняется и поглаживает мое запястье мизинцем.

— Я бы поселилась здесь. Не пожалела бы денег на ремонт. Купила бы кучу пластинок и граммофон. Танцевала бы под твои любимые песни. Ты бы жил со мной? Пожалуйста, я не смогу без твоих веснушек.

— Да.

А я — без аромата яблок.

— Ворон… Ты бы играл в прятки с нашими детьми?

Вопрос дается Торе с трудом. Она выплевывает его, как раскаленную колючую проволоку.

Ворон хлопает оконной рамой. Значит, согласен.

— У меня гениальная идея, — шепчет Тора. — Обведем наши ладони, как те люди, что жили здесь? Я принесла мелки.

Ворон не реагирует на эту «гениальную идею», и я, чувствуя, как пылают щеки, уточняю у него:

— Ты же не против?

Наверху хлопает дверь. Ворон разрешает. Иногда он общается с нами знаками. Ленивый балбес. Один раз — да. Два — нет.

Я прислоняю ладонь Торы к стене, над Облаком. Здесь обоев нет, и я надеюсь, что наши отпечатки продержатся как можно дольше.

Мне страшно испортить рисунок, поэтому я обвожу пальцы Хлопушки медленно. Дрожу всем телом и ругаю себя за трусость.

— Когда-нибудь я вернусь сюда. Если наши отпечатки по-прежнему будут здесь, я пойму, что ты не забыл о… нас, — роняет Тора.

Ее слова заставляют меня замереть.

— А почему я должен забывать о нас? Ты думаешь, что когда-нибудь мы будем навещать Ворона по отдельности?

Тора стискивает мое запястье и достает из кармана новый мелок. Ее очередь рисовать.

— Я трезво смотрю на вещи.

— Тогда я пьяный в стельку. Объясняй.

Чирк — мелок царапает камень.

— Когда много-много раз кипятишь воду в чайнике, на дне образуется накипь. Если нальешь такую воду в стеклянный стакан, заметишь, что в ней плавают частички. Это значит, что пора покупать новый чайник.

— Круто, — вскидываю брови я. — В учебнике по химии вычитала?

Мы отступаем от стены. Рисунок получился идеальный.

— После точки кипения ничего не бывает по-старому.

Я навожу Облако огрызком мелка.

— Ясно. По твоей теории я — чайник. Выкидывай прямо сейчас, не обижусь.

— Захар… — Тора упирается лбом в мое плечо. — Если бы ты был чайником, я бы хранила тебя до смерти. И не обращала бы внимания ни на какую накипь.

— Тогда в чем проблема?

Zahnrad с каждой секундой тикают все громче. Я различаю в этом ритме робкое «успокойся».

Закрой глаза — и увидишь звездопад.

Закрой глаза — и загадай желание.

Закрой. Глаза.

Вдох-выдох.

— В чем проблема? — повторяю я.

— Не ты чайник, Захар. Не ты, а я. Мы с тобой как варежки на резинке. Но что, если ее разрежут?

Рисунки светятся в бликах фонарика. Секунду назад мы с Торой были, а сейчас… Я не понимаю эту девчонку с растрепанной косичкой. Если бы не предки, я бы запер ее у себя в комнате и заплетал бы вечно.

Мы бы кипели вместе. И вместе бы покрывались накипью.

А резинку от варежек завязали бы на бантик.

— Мне… пора.

Тора выскальзывает из дома, и когда ее белое платьице превращается в маленькую точечку у ворот, Ворон спрашивает:

— Ты дурак?

А я отвечаю:

— Полный.

И пинаю ботинком прогнившие доски, ныряю в ночь, спотыкаюсь. Догнав Тору у подножия холма, я притягиваю ее к себе, неумело, грубо и рычу на ухо:

— Не отпущу.

Она же… моя. Сладкая-сладкая вата, громкая-громкая Хлопушка, маленькая-маленькая девочка.

За нами наблюдают окна Ворона. Крыльцо просело, местами проломилось, выгнулось кошкой. Наш друг улыбается.

Я провожаю Тору домой и всю дорогу молчу. Хлопушка — тоже. Готов поспорить, если бы наша кожа была прозрачной, люди бы заметили в нас накипь.

— Спасибо за… Вячеслава Геннадьевича. — Тора целует меня в щеку и исчезает в объятиях Ласточки.

Я натягиваю капюшон — промозгло — и спешу к себе домой. Проскальзываю в спальню на цыпочках, но предки преграждают мне путь. Батя протирает очки рукавом и нахлобучивает их на нос.

— Ты опять лазал непонятно где?

— Да.

— А твоя подруга? Неужели тоже?