Чувствуй себя как дома

— А я живу в этом мире уже второй год. Мне не к чему готовиться.

Я запускаю руку в карман и касаюсь шероховатого корешка. Книга-талисман. Книга-друг. Книга-первая-помощь. Я взял ее в библиотеке и всю ночь перечитывал, учил, подчеркивал важное.

— Небо… Ты до сих пор надеешься, что она пригодится нам? — грустно улыбается Тора. — Ох, Захар… Помнишь, как ты спас меня от воров и потом обрабатывал мне рану? Все по пунктам, четко, без самодеятельности!

— Зря ты так, — обижаюсь я. — Что, если эта книга поможет нам выжить?

— Разве что если примет на себя удар топора.

— Ты не понимаешь…

— Нет, это ты не понимаешь, Захар. Ты знаешь ее лучше песен «Наутилусов»! — серьезно заявляет Тора. — Зажмурься.

— Что? Зачем?

Она закрывает мне глаза ладонью и тараторит:

— Вообрази: дом запер нас. Замуровал. Мы в каменном гробу, среди мертвых зеркал и перегоревших лампочек. Пахнет пылью и чем-то сладким. Конечно, скажешь ты, так пахнут яблоки. Так пахнет моя Хлопушка. Где-то в темном углу тикает сердце, но этих углов в доме десятки. Тебе сложно, ты ищешь Zahnrad, и все бесполезно. Тебя оглушает собственное сердцебиение. Дом ждет, когда ты сдашься. Он больше не называет тебя другом… И лишь мне, твоей Хлопушке, известно, в каком из темных углов он прячет сердце. Но я в отключке. У меня из шеи торчит — о ужас! — вилка. Сладкий запах постепенно вытесняет запах пыли. Я умираю. А теперь ответь, Захар: ты что, полез бы в учебник?

— Тора… — хриплю я. В горле пересохло. Я пытаюсь выкинуть из головы эту сцену, но с каждой секундой она обрастает новыми деталями. — Я сделаю все, чтобы с тобой ничего не случилось.

Только не будь черно-белой фотографией. Я разрисую тебя фломастерами. Поставлю в рамочку. Повешу на стену.

В дверь начинают барабанить.

— Хватит нежиться, голубки! — доносится из коридора ворчание Ди. — Нам нужно спешить!

И мы берем с собой скрипку и спешим — на первое в моей жизни задание. Бруно выделил нам машину — старую-старую «Волгу».

— Чур, я за рулем! — восклицает Тора и приземляется на водительское сидение.

До поселка мы доезжаем быстро. Чересчур быстро для того, чтобы мои молитвы о ложном вызове были услышаны.

Мы минуем полосы улиц и Ворона, пляж и россыпь прибрежных кафе. Дальше, дальше, дальше — к скалам. Отшельник — белый двухэтажный дом — приютился у самого моря. Выбился из стаи, как беззащитная овечка, и — заболел.

С хозяевами мы не знакомы. И мне легче от этой мысли, спокойнее. Спасателям запрещено… скорбеть.

В детстве, когда мне было четыре, я часто гулял по соседнему пляжу. Строил башни из песка, гонял чаек. Тогда родители даже не подозревали, что у меня воспаление фантазии. Поэтому… Что бы ни ждало нас в доме, я буду думать о замке из песка.

И о чайках.

Мы притормаживаем вдалеке, у леса, — чтобы на машину ненароком не упал кирпич, а затем идем навстречу монстру. Молча. Сосредоточенно. Готовясь к худшему.

Калитка приоткрыта. Из-за забора выглядывает огромная магнолия. Здоровается колышущимися на ветру ветками.

— Я звонила пожарным и в скорую, — сообщает Тора, доставая из футляра скрипку. — С минуты на минуту должны приехать. Но мы не будем ждать. Мало ли что там. Ди, ты обыщешь подвал, я — первый этаж. — Она сжимает мое запястье. — А Захар… Захар — второй.

Мы выбиваем дверь. К черту вопрос «есть ли здесь кто-нибудь?»

Есть.

По крайней мере, дом.

Я сую руки в карманы и нащупываю учебник. Заметив это, Тора шепчет:

— Удачи.

Мы ныряем в пищевод дома и каменеем. Вот же он, коридор, тонкой змейкой тянущийся в никуда. Обычный, как миллионы мертвых коридоров. Полосатые обои. Пыльный ковер. Искусственные цветы в вазах.

Дом-могила. Дом-убей-себя-сам.

Мы разделяемся и шагаем — каждый в свою мухобойку.

Почти не дыша, я поднимаюсь по лестнице. Главное помнить: дома любят кожу без морщин, потому что ею легко обтягиваться. Косметическая хирургия в действии. Главное помнить: дома не оставляют выбора. Они высасывают из нас энергию, чтобы выжить, пьют нашу кровь, чтобы их сердца бились как можно дольше.

Но я найду часы. И растопчу. Размажу по полу, как бутербродное масло.

Теперь я понимаю, почему слышу их — чтобы убивать.

Лестница приводит меня в просторную комнату. На стенах — десятки фотографий, с которых улыбается маленький мальчик. Щель между передними зубами, веснушки, неестественная бледность… Готов поклясться, я его где-то видел.

Кожаный диван у окна, точно пластилиновый, четко отчерчивает изгибы хозяев. За ним лежит разбитая люстра. Перламутровый паук, не иначе.

Я спрашиваю у дома:

— Что с тобой?

А он отвечает:

— Я разучился летать.

Раньше дома были птицами, но потом болезнь сожгла их перья и крылья. Крыши начали протекать, слезы — разъедать половицы, и все, здравствуй, тахикардия.

Я запрокидываю голову: на меня смотрят пожелтевшие обои.

Как тебя звали? Сокол? Ястреб? Гриф?

Где твои крылья, птица? Кто их украл?

Мне по-прежнему страшно убивать. Да, этот дом болен. Да, он сдохнет через полчаса, и, если не повезет, — мы тоже. Но я ненавижу запах смерти, а здесь он повсюду, от подвала до чердака.