Чувствуй

– Переписываю рассказ с черновика. Нужно поменять некоторые сцены, а в той тетрадке место уже закончилось.

– Можно?

Сама удивляюсь тому, что даю разрешение, при этом продолжая спокойно работать.

– А почему не работаешь на компьютере? – между делом интересуется бариста, не поднимая глаз от рукописи. – Не надо было бы столько чиркать.

– Носить неудобно. С бумагой и ручкой приятнее работать, чем с пластиковыми клавишами. Ещё в тетрадях всё остаётся, можно легко вернуть один из предыдущих вариантов, – улыбаюсь, вспоминая, как изменяла одно-единственно предложение чертовых шесть раз, зато результат полностью удовлетворил.

«Мой» бариста отвечает улыбкой – том самой, приятной улыбкой, какой заманивает посетителей иногда. Кажется, будто он всё понимает, сам пишет или много читает.

– Мне нравится, – произносит наконец он, возвращаю тетрадку на прежнее месте. – Что ты собралась менять?

– Хочу написать немного живее. И сама идея… Я пишу, что по людям сразу можно сказать, кто есть кто, а в жизни так, наверное, не бывает.

– Мне нравится изначальная версия, – он очень аккуратно, будто листы сделаны из тончайшего стекла, кладёт черновик передо мной. – Не знаю, что с текстом, я дилетант, только в кофе и смыслю. А идея сама по себе хорошая.

– Это приятно слышать.

Поднимаю голову, улыбаясь, слежу за его движениями. Он всё делает плавно. Плавно, не спеша и даже как-то грациозно берёт длинными пальцами краешек блюда, плавно, но не медленно поднимает, разворачивается, уходит. Может, в этом он похож на леопарда. Или какую-то другую дикую кошку.

Бариста заходит за витрину, опирается ладонями на столешницу из дерева цвета молочного шоколада так, что на сгибе локтей проступают синие венки. Смотрит

на меня неподвижно. Я тоже смотрю на него, в голубые глаза, которые с каждом секундой кажутся мне всё ярче. Мне даже чудится, что я различаю синий ободок радужки и темные вкрапления около зрачка. Мелькают мысли о кристаллах, льде и ночи. Становится жарче.

Замечаю его улыбку.

Только глаза у него не смеются.

Звенит дверной колокольчик, и я с трудом открываю взгляд. Смотрю в тетрадь, но ничего не вижу – буквы не расплываются, но не читаются. Хочет снова смотреть. На него.

– Так и знал, что ты здесь, – раздается раздраженный голос Кирилла, и я невольно вздрагиваю. Он шумно опускается на стул напротив. – Ты почему не берёшь трубку?

– Ты звонил? – едва проговариваю я, в горле сохнет.

– Сколько раз – сбился со счёта, – он усмехается. Он – энергия, движение, резкость, скорость. Он – не кошачья мягкость. В нём нет голубого льда. И я не знаю, нравится ли мне это. Здесь, сейчас, в эту конкретную минуту – не знаю.

– Я достал билеты, между прочим.

– Хорошо, но я ведь ещё не сказала, пойду ли.

– У тебя нет выбора. Или хочешь сказать, что я потратил кровные студенческие гроши зря?..

Поднимаю глаза, вижу широкую во все тридцать два улыбку. Кирилл всегда искренний. Он всегда на краю, и если он счастлив, если ему весело, скрыть это невозможно.

Краем глаза замечаю за его плечом баристу. Он смотрит на нас, вытирая бокалы белым полотенцем. Уголки сомкнутых губ приподняты, но не более. Его эмоции, как движения – появляются плавно, не переходят границы. Он не замкнут, но к каждой эмоции как будто примешивает доля спокойствия.

– Ты ещё долго? Домой не собираешься? – рука Кирилла тянется к черновику, но, поддев страничку, взять тетрадь он не решается. – Мне как раз в твою сторону.

– Какое удивительное совпадение, – улыбаюсь я и начинаю собирать сумку.

– Не торопись.

Кирилл идёт заказывать кофе. Не знаю, успел ли помыть мой бариста кофеварку, но вид у него чересчур спокойный, холодный. Мне всегда очень стыдно засиживаться так допоздна, и если бы я не была знакома с ним, я бы уходила намного раньше и никого не задерживала.

Вещи в сумке. Телефон вновь на режиме «Звук». Я случайно бросаю взгляд на витрину. И меня будто ударяет током. С невозмутимо счастливым выражением лица Кирилл забирает стаканчик кофе, бариста отдаёт его с невозмутимо холодным видом и колючим взглядом.

А ведь я никогда не видела их рядом.

***

– Улыбаться умеешь? Ладно-ладно, вспомни, как на преподавательшу упал шарик с молоком. Вот! Я знал, что ты садистка! Бедная Нина Павловна чуть не лопнула от злости, а тебе смешно! Нет, как можно быть такой жестокой?.. – так Кирилл говорил, поймав меня в объектив фотоаппарата.

Хорошо, что всё закончилось, и можно просто, без съёмки, стоять у парапета, смотреть на закатившееся за горизонт солнце. От него осталась только узкая полоска раскаленного золота вдоль горизонта, отражающаяся в серебряной кромке воды. Стоять под шелест уставших без движения деревьев и мерный стук каблуков проходящих мимо красавиц. Стоять, ловить взгляды Кирилла. Молчать.