Чужая

Все же раз за разом перебирала в голове свои грехи: гордыня, чревоугодие, леность, зависть, сквернословие, гнев, блуд, уныние и дальше по длинному списку. И тут же пыталась себя оправдать, припоминая то хорошее, что было в ней. Доброту и отзывчивость, жалость, преданную любовь и спасенного котенка. Как он там? Наверное, вырос в большого и толстого кота.

На глаза снова навернулись горькие слезы. Девушка зло смахнула их замерзшей рукой. Остановила на ней долгий взгляд и разрыдалась еще сильней. От боли, от усталости, от безысходности. Айя себя жалела. Смотрела на давно ставшую худой кисть, на мозолистую ладонь и пальцы, усыпанные мелкими порезами и язвочками. Кожа, некогда изнеженная кремами и маникюрами, давно огрубела и стала сухой и бледной. Какой-то синюшной.

– Слазь, не реви, – послушалось снизу, – иди обедать будем.

Служанка вздрогнула, несколько раз всхлипнула, вытирая зареванное лицо, и поднялась с копны примятого сена. Зябко поежилась. Пригнулась, чтобы не удариться головой о придерживающие потолок толстые балки. Сделала несколько шагов и посмотрела вниз, на стойла с лошадьми и приоткрытую дверь в комнату старого конюха Шорса. По иронии судьбы, он оказался единственным если не другом, то надежным товарищем Айи. Именно он разрешил ей жить в конюшне, когда девушку не приняли другие слуги и сделали ее жизнь в специальных корпусах просто невыносимой. И ему единственному, захлебываясь слезами и соплями, она вывернула душу, рассказала все как есть, трясясь от страха и неизвестности…

– Чего ты там стоишь? Остынет, – показалось из-за двери заросшее бородой и усами морщинистое лицо.

Айя поторопилась спуститься, по старой, поскрипывающей лестнице.

Шорс кормил ее наваристой похлебкой, на свиной кости и поил отваром, что вкусно пах мятой и чабрецом. Вопросов не задавал, в душу без надобности не лез. Смотрел строго и добро одновременно, жалел. Велел называть его дедом и никак иначе.

– До ночи сегодня? – спросил, слюнявя пожелтевшие от табака и огрубевшие от тяжелой работы подушечки пальцев, ловко скручивая самокрутку, Шорс.

– Ага, – грея руки о кружку, ответила Айя.

Допивали отвар молча, каждый погрузившись в свои думы. Только здесь, с эти странным стариком Айя ненадолго становилась собой – Майей, доверяла и позволяла себе расслабиться. В этой маленькой коморке, пропитанной запахом табака и старческого тела, девушка чувствовала себя на удивление уютно. Безопасно…

Весь день, Айя провела в подпольном помещении. С двумя другими служанками перебирая приготовленные на долгие зимние месяцы припасы. Велено было освободить место под овощи из Артании, обоз ожидался со дня на день.

Вечером было поручено мыть подсобки и нижнюю кухню. Последнюю убирать не любил никто. Перья, жир, копоть и вонь от рыбы, кажется, въелись в каменные стены и деревянные столешницы на столетия вперед. Айя знала, что кухня достанется ей. Всегда так было, уже смирилась. А потому не устраивая перепалок и не строя недовольных гримас, просто делала свою работу. Провозилась до ночи, распахнув маленькое окошко-щелку под самым потолком, что скудно, но впускало ночную, промозглую свежесть в затхлое, темное помещение.

За водой каждый раз приходилось бегать во внутренний двор к колодцу. Служанка со счету сбилась, сколько раз ей пришлось поднимать и спускать тяжелые ведра по узкой лестнице нижней кухни. Покорно мыла и чистила, выгребала золу из камина, скребла жесткой щеткой и песком чан из-под свиного студня. Принесла свежих поленьев, грела воду. Несколько раз натирала пол, чтобы смыть въевшийся за неделю жир. Радовала мысль, что завтра ее ждал свободный день. Для нее он наступал на каждый семнадцатый день месяца. А это означало, что можно будет выспаться. Айя представляла, как будет спать весь день, просыпаясь на вкусную похлебку от Шорса, и сердце ее пело. Как мало порой нужно человеку для счастья…

Погруженная в свои мысли, девушка домывала широкую столешницу, поглядывая на пляшущий в камине огонь. За окном уже давно царила глубокая ночь, а бедняжке оставалось только домыть стол и развесить выстираны полотенца и рушники. Предвкушая скорый отдых, Айя была расслаблена и спокойна. Уставшая.

Девушка даже не сразу поняла, что произошло. Не услышала и шороха. Секунда тишины, только нервно дернулось пламя, недовольно затрещало и стихло. А у Айи вышибло весь дух из груди, так неожиданно и сильно ее придавило к столу что-то тяжелое. Даже пискнуть не успела. Встрепенулась, попыталась поднять голову, ничего не понимая, но тяжелое и горячее еще сильнее вдавило ее в мокрую столешницу. Сердце пропустило удар и понеслось вскачь, как ненормальное, грозя проломить грудную клетку. Мозг не воспринимал происходящее, а инстинкты вопили. Дернулась еще раз, взвизгнула, быстро перебирая ногами по каменному полу.

– Тихо, – его голос был холодным и спокойным. Ровным. А Айю от него затрясло мелкой дрожью. Липкий страх сковал все внутренности.