Чужая истина. Книга вторая

Не доходя тридцати шагов до покосившихся чёрных столбов, державших ранее створки ворот, он приметил блеск. Прямо на дороге, у старой колеи, битой телегами, а теперь зарастающей бурьяном, стояла объёмная бутыль, заманчиво отражавшая луну плавными обводами стекла. Это было странно. Даже, некоторым образом, страшно. Что-то прошуршало в кустах, воробей или крыса, заставив Эйдена вздрогнуть и выругаться. Он подошёл ближе, решительно, как только мог, и как всегда делал, когда трусил по-настоящему. Напряжение последних часов измотало его, и чувствуя самый тёмный угол ночи — он шёл туда. На совершенно голом, лишённом всякой травинки пяточке земли, должно быть — старом кострище, лежало тело. Свернувшись в позе зародыша, вцепившись руками в древко алебарды, острие которой было глубоко погружено в грудь. То был Нейт. Эйден знал это, ещё толком не приглядевшись. Он поднял бутыль, тряхнув и взвешивая в руке, обошёл кругом, изучая позу и выбирая место, и уселся у другого конца древка. Отсюда было видно чуть прищуренные глаза бедолаги. Эйден хотел было их закрыть, но решил, что время ещё будет.

— За покой. — Хрипло предложил он, прикладываясь к горлышку, и погружаясь всё глубже в странности этой ночи. — Посижу с часок — и тебя схороню.

* * *

Прошлой ночью.

Они в ужасе метались по округе, ломились через кусты, петляли, точно зайцы, меняя направление всякий раз, как Он настигал кого-то поблизости. Густая душная тьма давила, окружала, тесня и сгоняя к центру, обратно к мельнице. Как пёс стадо овец, как волчья стая, Он не давал выжившим слишком далеко разбегаться. Нейт снова упал, растянулся на земле, споткнувшись о тело. Ползя на четвереньках, тихонько подвывая от ужаса, он нашарил руками оружие. Хорошая карская алебарда, совсем как его, там, на Валу. Кирасир, хоть и бездоспешный, оставался кирасиром, и Нейт, скалясь в темноту, выставил вперёд копейное острие. Но воодушевления загнанного в угол хватило лишь на мгновение. Он не знал где «перёд», то есть фронт, где враг, да и кем был этот враг, и куда вообще двигаться дальше. А потому просто попятился, и пятился долго, тихонько отступая в неизвестном направлении.

Через полчаса, ковыляя уже резвее, лицом вперёд, он таки добрёл до леса. Забиться поглубже казалось здравой идеей. Да и ноги, с окончания службы так и не окрепшие, тряслись и подкашивались, то и дело сводимые судорогами. Нейт набрёл на знакомую поляну с валунами и опёрся о ближайший руками, тяжело дыша и роняя тонкую нить слюны. Некоторые из камней боли большими, в человеческий рост, другие с собаку, они стояли и лежали здесь всегда, и Нейт с сёстрами, ещё в детстве, не раз проходил мимо или играл поблизости. Рядом, всего несколько сотен шагов на юг, бежал ручей, он думал передохнуть, посидеть, и потом пойти напиться свежей воды. Ветер качал редкие кроны, рябые быстрые тени листвы бегали по поляне, несущиеся по небу тучи то скрывали луну, макая лес в смолисто-чёрную тьму, то снова обнажали, высветляя по-особенному все возможные детали.

Он тяжело опустился на землю, опёршись о камень спиной, и горько зарыдал. В который уже раз, с тех пор, как вернулся домой. От мыслей о доме, о том, что его больше нет, и вовсе у него ничего нет, стало совсем плохо. Нейт бился затылком о валун, бормоча и ругаясь, вытирая грязными руками горячие слёзы. Ладони здорово щипало. Он где-то сильно порезал их, должно быть — когда падал, а падал он много. Так прошло немало времени. Когда Нейт снова выдохся и уж больше не мог реветь, он попытался внятно припомнить всё, что видел. Действительно, своими глазами, в свете факелов, а не среди безумной пляски теней и сумасшедших метаний. Выходило не так уж и много. Он вытащил из кармана сухарь в засаленной тряпице, развернул. Стал посасывать экономно, растягивая, чтобы хватило подольше. Неподалёку в траве зашуршало. Потом ещё. Нейт вспомнил, что здесь водились мыши. Особые карские мыши, называемые песчанками. Мелкие, чёрные, с крохотными передними и мощными задними лапами, он иногда ловил их в детстве. Не часто, ведь они были очень шустрыми, но когда удавалось — их всегда губило любопытство. Или жадность. Нейт куснул сухарь клыком, сплюнул в ладонь несколько крошек, раскинул веером в траву, зная, что эти-то наверняка найдут.

— Кто звал меня? — Голос, разнёсшийся вдруг над поляной, звучал оживлённо и глубоко, возбуждённо, почти радостно.

Нейт застыл, холодея, дёргая глазом. Сердце будто бы зашевелилось, заворочалось, стремясь выбраться из груди. По всему телу побежала болезненная дрожь. И, словно этого было мало, он случайно вдохнул крошки хлеба, подавился и отчаянно закашлялся. Он бы может и побежал, да не смог, затёкшие от сидения ноги подвели, и Нейт, не сумев встать полностью, так и рухнул вперёд.