Чужая тень

Трубников. Нет, мы, оказывается, просто говорим с ней на разных языках: она — на одном, а я — на другом.

Лена. На каких же?

Трубников. Я, к своему несчастью, на языке гуманизма. Кажется, этот язык теперь во всем мире становится старомодным.

Лена. Почему? Там, откуда я приехала, слово «гуманизм» повторяют через каждые три слова. Даже наших детей не хотели мне возвращать из лагерей во имя гуманизма… Нет такого темного дела, которое там не прикрывали бы словом «гуманизм».

Трубников(резко). Что ты этим хочешь сказать?

Лена(с искренним удивлением). Как что? (Внимательно смотрит на него.) Что с тобой? Куда ушла тетя Оля?

Трубников. Не знаю. Но, кажется, догадываюсь.

Лена. Дай термометр, я посмотрю.

Трубников. На.

Лена(подходит к лампе). Тридцать шесть и шесть.

Трубников(рассеянно). Что?

Лена. У тебя тридцать шесть и шесть.

Трубников(неожиданно берясь за шапку). Ложись спать.

Лена. Ты куда?

Трубников. Я, наверное, поздно вернусь. Ложись спать. (Быстро выходит.)

Лена, удивленно посмотрев вслед отцу, привычным движением молча встряхивает термометр.

Картина третья

Квартира Саватеевых. Небольшая комната. Две двери: в переднюю и, очевидно, в другую комнату. Вторая дверь на две трети закрыта придвинутым к стене буфетом. Судя по обстановке, сейчас это единственная комната хозяев. У одной стены маленький письменный стол и деревянная этажерка. И на столе и на этажерке много книг. У другой стены квадратный обеденный стол и буфет. У третьей стены кровать, отделенная от остальной комнаты полузадернутой занавеской. Несколько стульев. У письменного стола мягкое кресло. Когда открывается занавес, на сцене Ольга Александровна и Марья Трофимовна у обеденного стола и Саватеев — поодаль от них, в другом конце комнаты в кресле.

Марья Трофимовна(придвигая к себе чайник). Ну, а все-таки чайку!

Ольга Александровна. Нет, какой чай! Вот я вам все сказала, вам и Семену Никитичу. Теперь говорите, что делать? Я для этого пришла к вам.

Марья Трофимовна. Я уж и то испугалась: в такую поздноту.

Ольга Александровна. А к кому же мне, Марья Трофимовна, как не к вам? Ведь вы со мной девятнадцать лет. А я, в сущности, здесь так одинока.

Марья Трофимовна. Не гневите Бога. Как же вы одиноки, когда в институте нет человека, чтобы в вас души не чаял?

Ольга Александровна. Я говорю о доме.

Марья Трофимовна. Так ведь дом — не весь свет.

Ольга Александровна. Скажите мне, что делать? Как мне поступить?

Марья Трофимовна. Семен Никитич, что же ты молчишь? Или это тебя не касается? Твой напакостил, а ты молчишь? Как всегда, ему оправдания подыскиваешь, а?

Саватеев(угрюмо). Сначала хочу тебя послушать.

Пауза.

Ольга Александровна. Конечно, если бы был Григорий Иванович, я бы просто пошла к нему. Я знаю, он бы сам взял на себя разговор с Сергеем Александровичем… Может, отложить все до того, как он вернется после опыта?

Саватеев. Несерьезно судите, Ольга Александровна.

Ольга Александровна. Почему?

Саватеев. Несерьезно судите. Партия — это не одни секретари, какие бы они там хорошие ни были. Верно, жаль, что Гриши нет в такую минуту, но откладывать до его возвращения мы с вами не будем. Мы и без него смелость в себе найдем, чтобы поговорить и с Сергеем Александровичем, да и с кем угодно.

Ольга Александровна. Вы будете говорить с ним?