Чужая тень

Саватеев. Буду. А что же вы, в самом деле, думаете? Если я двадцать шесть лет с ним работаю и за это время его руками стал, которыми он каждую пробирку брал и клал, и если я за все годы ни одного из его драгоценных нервов не попортил ни одним своим лишним словом, так неужели вы думаете, что все это только ради его прекрасных глаз? Или оттого, что у меня такой овечий характер? У меня характер не овечий. Я две войны на хребте винтовку таскал. Я ему служил, потому что он народу служил. Я не для заграницы старался. А если он для нее хочет стараться, то я раз за двадцать шесть лет найду, что ему сказать!

Марья Трофимовна. Если бы Гриша был.

Саватеев(грубо). Оставь ты Гришу!

Молчание.

Ольга Александровна. Ужасно тяжело и одиноко оттого, что мы с Сергеем Александровичем не понимаем друг друга в чем-то самом главном. Когда полгода назад была эта история с книгой, я еще как-то пробовала его понять, пробовала стать не только на свою, но и на его точку зрения, но сейчас…

Саватеев. Вот то-то и беда, Ольга Александровна, что вы часто по своей доброте, как с кем заспорите, так, чтоб не обидеть, всё хотите сразу на двух точках зрения стоять: и на своей и на чужой! А разве это можно? Вы только подумайте, какие глупости вы говорите!

Ольга Александровна(вставая). Извините меня, Семен Никитич, но вы тоже подумайте, что вы говорите! Я пришла к вам не затем, чтобы слушать грубости. Я пришла у вас просить совета.

Саватеев. Значит, от сих до сих, а дальше «не вашего ума дело?» Если так, зачем к нам пришли? Вы нам по службе не подчинены, отчетом не обязаны.

Пауза.

Садитесь, Ольга Александровна. Мы вас оба девочкой знали.

Ольга Александровна(садясь). Много неожиданного в людях.

Саватеев. Про меня?

Ольга Александровна. Про вас, про себя, про Сергея Александровича. Больше всего про него.

Марья Трофимовна. А что ж неожиданного-то? В малом никого спрашивать не привык — ив большом не спросил. В малом все «мое» и в большом его. А раз его, так что же ему спрашивать? (Берет в руки чашку.) Вот чашка моя, хочу — об пол хвачу, хочу — в шкаф поставлю. Хотя, конечно, и Сергей Александрович у нас не без защитников был…

Саватеев(из своего угла). Только когда за его тяжелым характером некоторые не умели видеть его таланта и научной смелости.

Марья Трофимовна. Только ли?

Саватеев молчит.

«Я двадцать шесть лет с ним работаю, вы его все не знаете, я один знаю».

Саватеев(вставая). Смертельно меня обидел Сергей Александрович. Не во мне дело, конечно. Но меня… мне он просто вот эти руки, которые я ему на двадцать шесть лет отдал, обрубил…

Ольга Александровна. Семен Никитич, давайте сейчас же решать, что мы будем делать. Слышите?

Марья Трофимовна(подходя к ней, обнимая ее). Вот такой люблю тебя до смерти! Такой ты к чумным ездила, такой тифом себя заражала. Когда такая, ничего с тобой не боюсь. Дай поцелую. (Целует ее.)

Саватеев. А сделаем мы вот что…

Резкий непрерывный звонок. Марья Трофимовна порывается пойти к дверям.

(Решительно). Я сам открою. (Выходит.)

Марья Трофимовна. Неужели с Гришей что-нибудь?

Ольга Александровна(спокойно). Нет. Я, кажется, знаю, кто это.

Быстро входит Трубников, за ним Саватеев. Трубников, сняв шапку, стряхивая с нее снег, внимательно оглядывает всех присутствующих. Он хочет знать, было ли здесь уже рассказано то, о чем он говорил с Ольгой Александровной, во-время ли он пришел, чтобы помешать этому, или опоздал. Через секунду он понимает по лицам, что опоздал. Усилием воли он возвращает себе обычное внешнее спокойствие и уже небрежно еще раз отряхивает шапку о колено.

Трубников. Днем метель, ночью опять метель.

Саватеев. Снимайте пальто, Сергей Александрович.

Трубников. Где повесить?

Саватеев. Я сам. Дайте шапку. (Берет у него из рук пальто и шапку и выходит в переднюю.)

Трубников(садится к столу, потирает руки). А у вас тепло.

Марья Трофимовна. Это с мороза. У нас холодновато теперь. (Показывая на дверь, задвинутую буфетом.) Эту дверь-то помните?