Чужая воля

Я зажмурился, и незнакомец исчез. Я не мог припомнить всю драку целиком, но канава крепко застряла в памяти: вкус воды и ботинка того старика, запах его кожи, когда он наконец дал мне вдохнуть. «Послушай меня, малец… Помрешь ты или нет – мне абсолютно насрать. Но если ты хоть слово вякнешь копам или кому-то еще, или вылезешь из этой канавы, прежде чем мы будем далеко отсюда, я втопчу тебя в эту грязную яму так глубоко и надолго, что ты больше никогда не увидишь дневного света…»

Он велел мне не рыпаться, и, как собака у его ног, я так и поступил. Выждал, пока не утихнут шаги и не взревут моторы и не наступит тишина. Но даже тогда оставался в воде, по уши в перепутанной траве и жидкой грязи. Оставался до тех пор, пока рыдания не утихли, а потом выкарабкался наверх – навстречу свету фар, стыду и гневу.

* * *

Когда пришел новый день, ко мне явился отец. Я лежал в постели, охваченный одним-единственным чувством, хотя гнев может носить множество лиц: и враждебности, и горечи, и той холодной, тихой ярости, с которой я теперь был лучше всего знаком.

– Заходи.

Я постарался произнести это ровным и бесстрастным тоном и сразу встал, поскольку меня не устраивало, чтобы он смотрел на меня сверху вниз. Он вошел, прикрыл дверь, и мы на равных посмотрели друг другу в глаза.

– Можем поговорить об этом? – спросил отец.

– Ты можешь.

Его взгляд пробежался по моему лицу и скальпу. Он слегка приподнял руку, показывая на мою голову.

– Надо было оставить повязку.

– Мне она с самого начала не была нужна.

– Ты зол.

– Потому что это должны были быть копы.

Отец кивнул, словно какие-то его подозрения только что подтвердились.

– Ты был там из-за Джейсона. Ты расспрашивал про Тиру.

– Хоть кто-то же должен верить ему – улики там, не улики…

– Ты прав.

– Тюрьма там, не тюрьма, Вьетнам не Вьетнам, наркотики не…

– Остановись, просто остановись! – Он потянулся, чтобы обхватить меня за плечи, и когда я отступил, то последовал за мной с поднятыми вверх руками, словно успокаивая лошадь. – Ты прав, сынок. Это я и пытаюсь тебе сказать. Как раз поэтому я здесь. Просто послушай меня, пожалуйста.

Но многоликий гнев по-прежнему цепко держал меня в своих объятиях.

– Он совершенно один.

– Я это понимаю.

– Это вполне мог быть и я.

При этих словах отец застыл как вкопанный, но правда может быть и такой.

– Я тоже знал Тиру. Она была в моей машине. Я был у ее дома. Я видел ее взбешенной, пьяной, всю в крови. А что, если улики говорили бы о том, что это я ее убил? Ты обращался бы со мной точно так же, как и с Джейсоном? Позволил бы им отправить меня в тюрьму?

Он подступил ближе, и я сказал:

– Не прикасайся ко мне!

Отец отвернулся – то ли от смущения, то ли просто от растерянности.

– Я не должен был отступаться от твоего брата. Теперь я это понимаю. Не должен был с самого начала. Но я был тоже в шоке. Сынок, посмотри на меня! – Отец дождался, пока я не подниму на него взгляд. – Убийство Тиры было худшим, что я когда-либо видел, – настолько ужасным, что я никогда этого не забуду, даже на самую малость. А улики против Джейсона очень весомые.

Вид у него был совершенно потерянный, но он все же сумел собрать остатки своей убежденности.

– Когда погиб Роберт, это убило меня. Убило нас всех, я знаю. Но потом я потерял еще и Джейсона – пусть и не так, как Роберта, – но когда я понял, что того сына, которого я воспитал, уже больше нет, все просто… – Отец судорожно сжал кулак. – Но у меня по-прежнему оставался ты. Ты, твоя мать и этот страх где-то вот тут, в груди – эта гора, Гибби, целая гора страха за то, что если я вдруг оступлюсь или сделаю ошибку, то могу потерять и тебя. Несчастный случай… Война…

Он перевел дух.

– Несколько часов назад я узнал кое-что про прошлое твоего брата, и это помогло мне понять человека, которым он стал, – не только его гнев и молчание, но и эту его дьявольскую непреклонность, которая больше всего меня бесила. Он уже не тот сын, которого я помню – ничего даже близкого, – но какие-то части его по-прежнему здесь. Глубоко похоронены, может быть, но никуда не девались, и я их себе не вообразил.

Отец покрутил своими тяжелыми плечами, чуть ли не с умоляющим видом.

– Мне требовались ответы, сынок, и я решил найти их. Может, мне следовало сделать это раньше. Может, тогда все было бы совсем по-другому.

– Какого рода ответы?

– То, о чем он не рассказывал. Его спецподготовка и война, те вещи, которыми он там занимался. – Он поднял руку, предвосхищая мои вопросы. – Это секретная информация, сынок, добытая незаконным путем. Я могу сесть в тюрьму за знание того, что мне теперь известно.

– У меня тоже есть право знать – такое же, как у тебя.

– Я не могу позволить тебе так рисковать.

– Мне уже восемнадцать. Это не тебе решать.

– Ты живешь под моей крышей. Так что да, все-таки мне.

Я стиснул кулаки. Он тоже.

– Это твое последнее слово?

– По-другому никак.

– Тогда мне хотелось бы остаться одному.

Отец поискал взглядом мои глаза, но они оставались все столь же холодными и неумолимыми. И все равно он медлил, словно пропасть между нами было раной, исцелить которую способно одно лишь время.