Чужая воля

В следующем коридоре Рис свернул вбок, чтобы протиснуться между стойками каркаса стены и фанерной зашивкой. Единственная голая лапочка давала достаточно света, чтобы различать обстановку, но Рису она не требовалась. Он и так знал здесь каждый угол и поворот, каждую комнату за тонкими гипсокартонными переборками и каждое безопасное место для наблюдения. Вот зачем он вообще построил это северное крыло.

Полная скрытность.

Возможность наблюдать.

Рис представлял себе комнаты за стенкой, минуя их.

«Ванная, спальня…»

Девушка скоро очнется и пошевелится, и он будет там, чтобы наблюдать и слушать. Он не будет прикасаться к ней, разумеется, – днями и даже неделями, но такие интимные моменты тоже многое значили: то, как женщина одевается и ухаживает за собой, все эти маленькие ритуалы, свято оберегаемые и днем, и ночью миллионами представительниц слабого пола по всему миру…

На следующем перекрестке Рис свернул влево, протиснувшись в следующий коридор.

«Кухня, гостиная, встроенный шкаф с гардеробом…»

Остановился он за стеной главной спальни, откуда мог наблюдать либо через одностороннее стекло – якобы зеркало, либо через любое из маленьких идеально замаскированных отверстий. Но это было самое начало, так что Рис поднялся по лесенке наверх и лез вдоль потолочных балок, пока не оказался прямо над кроватью, где в креплении для люстры тоже имелся смотровой глазок. Сара так и не двинулась с того момента, как он столь заботливо ее уложил: светлые волосы на одном плече, тело целомудренно прикрыто простыней. Он мог укрыть ее по-другому, разумеется, или выставить голой напоказ. Но Рис в первую очередь был наблюдателем, причем наблюдателем терпеливым, – так что он лишь прикрыл глаза и улыбнулся в полутьме.

Ее звали Сара.

И она принадлежала ему.

* * *

Когда Сара очнулась, это было все равно как подниматься сквозь некое черное облако, мягко охватывающее ее со всех сторон – медленное парение ввысь. На миг она ощутила покой. Но где-то в самой глубине головы по-прежнему застряла заноза сна – серый свет с улицы и шум в комнате, мужское лицо, когда он вдавил ее в кровать и прижал ладонь к ее лицу. Сара тогда попыталась закричать, но поперхнулась чем-то тошнотворно приторным и мокрым, и его голос тоже был ужасающе приторным, когда он наклонился еще ближе.

«Вдыхай, не бойся…»

Тошнотворный вкус во рту, жжение в легких, быстрый накат дурноты…

«Вот хорошая девочка…»

Эта часть была хуже всего: задранный подбородок и жаждущие глаза, мелкие зубы в искривленном предвкушением рту… Она попыталась вырваться, но не было сил. Угасающая комната. Ее угасающее «я». Под конец Сара попыталась взмолиться, но губы словно вдруг куда-то девались, и глаза тоже куда-то девались.

«Это был просто сон», – подумала она.

Но вкус во рту говорил об обратном.

Сара рывком поднялась на кровати в комнате, которую никогда до сих пор не видела.

Та была абсолютно реальной.

И его пот опять капал ей на лицо.

Горло наполнилось слюной, и ее стошнило прямо на простыню, такую же бледно-розовую, как и стены вокруг. Она увидела металлическое изголовье, выкрашенное белой краской, портьеры цвета свернувшихся сливок… Прикрыла глаза, но комната по-прежнему стояла перед глазами.

Это была спальня.

Никакой одежды на ней не было.

Сара зарылась лицом в незнакомую подушку – боясь крикнуть, боясь, что сейчас он придет.

Он.

Все, что она помнила, – это сильные руки и свет луны у него на лице, приоткрытый рот и мелкие зубы, словно зубы ребенка.

«Вот моя девочка», – промычал он тогда. – Моя хорошая, сладкая девочка…»

Сара вскрикнула в подушку – просто не смогла сдержаться. Ей хотелось, чтобы стошнило опять, чтобы внутри ничего не осталось, но реальность была тем, от чего нельзя было избавиться даже таким отвратительным способом. Когда эта фантазия миновала, она вновь стала искать в себе присутствие духа. Крепко зажмурилась и сосредоточилась на биении своего сердца, а потом – на дыхании в своих легких. Напомнила себе обо всем, что уже успела пережить в свои двадцать семь: череду сомнительных ухажеров и аборт в каком-то трущобном переулке, ссору с родителями и целый год мыканья по случайным знакомым в Хейт-Эшбери[45], когда порой у нее даже не было крыши над головой.

Когда решила, что сможет, открыла глаза. Деревянный пол. Выкрашенные в белый цвет плинтусы. Рискнув перевести взгляд, увидела деревянный сундук в изножье кровати, комод с кружевной салфеточкой, вазу с пластиковыми маргаритками. Маленькие коврики на полу. Было здесь и трюмо с зеркалом, а на нем – обрамленные в рамки фотографии людей, которых она никогда не видела.

Прикрывшись одеялом, Сара взяла одну из фотографий – черно-белый снимок молодой семьи перед американскими горками и дощатыми строениями с вывесками, рекламирующими пиво, попкорн и океанские купания. Маленький мальчик держал пакетик с орешками. Из всех представленных на снимке улыбался один лишь отец.

Сара поставила фото на место.

В комнате – ни звука.

Занавески здесь были, но не было окон.

Возле двери спальни она прислушалась, но ничего не услышала.