Чужая жизнь. Мистические практики для обретения самого себя

Но у меня не было выбора, поэтому и днем и ночью я принимала эти великолепно приготовленные блюда, смотрела, как мой муж мыл посуду, убирался в доме, ходил в магазин за едой. У меня не было выбора, кроме как принимать подарки от верных друзей, которые, вместо того чтобы избегать меня, чего я, честно говоря, боялась, любили меня еще больше. В их приверженности, в выдержке всех мытарств моей болезни, во взятии на свои плечи нагрузки, которая для меня оказалась непосильной, я и нашла ответ на терзавший меня вопрос. Да, я все еще любима, несмотря на то, что мне нечего предложить в ответ. Да, мои чувства не находят выход дальше комнаты, где я нахожусь, но тем не менее все еще высоко ценятся. Да, я все еще нахожусь в бедственном положении, но продолжаю принадлежать. Мой муж, мои друзья и сама природа стали зеркалом, которое показывает, что я должна заботиться о себе.

Поворотной точкой в исцелении моей принадлежности оказался тот самый момент, когда я наконец-то прекратила сопротивляться боли, против которой когда-то развернула полномасштабную войну, и начала смотреть на нее как на нищего, который стоит у моего порога и к которому я отношусь как к нежелательному гостю. Но из-за того, что условия моей жизни были настолько комфортными, что этот друг наконец-то ― возможно, после того, как поколения стали изгоями, ― почувствовал себя достаточно безопасно, чтобы возвысить свой голос и попросить о том, чтобы его поддержали в принадлежности со мной.

Один за другим новые гости, связанные с моим другом, прибыли к порогу моего дома. Гнев, неприязнь, беспокойство и депрессия ― каждый из них просит, в свою очередь, чтобы его благосклонно приняли в моем доме. Такое противостояние с моим подсознанием ― издержка ложной идентичности, которая удерживала меня от осознания внутренней добродетели. Как пишет Юнг: «Бог ― это имя, которым я обозначаю все вещи, яростно и безоглядно пересекшие мой упрямый путь, все вещи, поменявшие мою субъективную точку зрения, планы и намерения и изменили ход моей жизни в лучшую или худшую сторону» [104].

Конечно, были времена, когда мне хотелось лишь одного ― чтобы все мои гости оставили дом, отдали мне обратно мою жизнь. Но чем дольше мои друзья оставались, тем глубже я входила в состояние самосострадания и в присутствие с жизнью. «Дорогой нищий, подойди поближе, – взмолилась я. – Скажи мне, как я могу помочь тебе? – спросила я. – Передохни здесь и позволь мне помыть твои ноги, позволь мне помазать тебя целебными бальзамами. Позволь мне послушать историю твоих долгих странствий в поисках пристанища».

Я поняла, что появилась моя личная история, та, над которой я работала так упорно, чтобы хоть что-то оставить после себя. История о том, что значит быть сиротой, не вызывающей доверия, и отвергнутой родной семьей. Я поняла, что печаль по этому поводу никогда не исчезнет. Но в знак глубокой признательности за это лишения наконец-то пришли и стали жить под крышей моего дома.

Исправляя историю, я открыла историю жизни предков, которых отправили в изгнание настолько решительно и окончательно, что оно закончилось для них смертью и геноцидом всего нашего народа. Я позволила себе прикоснуться к хищническому горю, которое наступает в тот момент, когда становишься изгоем всей человеческой расы. И в истории моего народа я обнаружила то, что делает ее общечеловеческой: страшный террор в отношении всего того, что является иным, который оказывается настолько злобным в нашем мире, что приводит нас к фанатической приверженности к превосходству своей расы, ксенофобии, национализму и войне.

И только когда я перешла на эти более широкие уровни понимания всего происшедшего, ко мне пришло осознание, что моя история ― микрокосмическое выражение миллионов насильно перемещенных лиц во всем мире. Не догадываясь о нашей неусвоенной боли, унаследованной печали, мы живем, отколовшись от уязвимости, что несет угрозу ее пробуждения. Сердце под наркозом способно на любую жестокость, войну и потребительское отношение к окружающим, и особенно к природе.

Раскрывая сердце, я учусь искренним встречам с жизнью. Чем больше я влюбляюсь в нее, тем острее становится боль, вызванная непосредственным участием во всем этом. Артур Миллер как-то раз написал об этом: «Мне снилось, что у меня был ребенок, и даже во сне я понимал, что это олицетворение моей слабоумной жизни, и я побежал от нее прочь. Но она все равно лезла мне на колени, цеплялась за мои одежды. И это продолжалось до тех пор, пока я не подумал: а что, если я поцелую ее, независимо от того, что в ней было от меня, и, возможно, после этого я засну? Я наклонился к ее лицу, и оно было ужасным… но я нашел силы поцеловать его. Я считаю, что каждый из нас должен в конце концов принять жизнь и взять ее в свои руки» [105].