Чужак

– Сейчас мы в тупике, – сказал Ральф, – но это ненадолго. Хоскинс ранил лейтенанта Юнела Сабло из полиции штата. Ранил, но не убил. Юн уже вызвал подкрепление.

– Неплохая попытка, но мимо, – сообщил чужак. – Мобильной связи здесь нет на шесть миль к востоку и на двенадцать к западу. Думаешь, я не проверил?

Ральф на это надеялся, хотя и не слишком рассчитывал. Но у него в рукаве был еще один козырь.

– Хоскинс взорвал машину, на которой мы сюда приехали. Она горит, идет дым. Много дыма.

Он впервые заметил, как на лице чужака промелькнула тревога.

– Это меняет дело. Мне придется бежать. В моем нынешнем состоянии это будет непросто и очень болезненно. Если ты пытался меня разозлить, детектив, у тебя получилось…

– Ты спрашивал, не встречала ли я кого-то вроде тебя, – перебила его Холли. – Нет, точно такого же не встречала… но Ральф точно встречал. Да, ты умеешь менять обличье и крадешь память людей, и из глаз у тебя бьют лучи, но по сути ты – самый обыкновенный сексуальный садист и педофил.

Чужак дернулся, как от удара. Похоже, он даже забыл о горящей машине, посылающей дымовые сигналы в небо.

– Это смешно, оскорбительно и неверно. Чтобы жить, надо питаться. У меня своя пища, у вас – своя. Вы, люди, спокойно едите мясо коров и свиней, специально разводите их на убой. А для меня люди – те же коровы и свиньи.

– Врешь. – Холли сделала шаг вперед. Ральф попытался ее удержать, но она стряхнула с плеча его руку. На ее бледных щеках расцвели два лихорадочных красных пятна. – Твоя способность менять обличье, способность казаться не тем, кто ты есть – не тем, что ты есть, – гарантирует доверие окружающих. Ты мог бы выбрать любого из друзей мистера Мейтленда. Ты мог бы выбрать его жену. Но ты выбрал ребенка. Ты всегда выбираешь детей.

– У них самое нежное мясо! Ты ни разу не ела телятину? Или телячью печень?

– Ты не просто их ешь, ты поливаешь их спермой. – Холли с отвращением скривила губы. – Ты кончаешь прямо на них. – Она издала такой звук, словно ее сейчас вырвет.

– Чтобы оставить ДНК! – крикнул чужак.

– Можно было бы оставить ее как-нибудь по-другому! – крикнула Холли в ответ, и со сводчатого потолка гулкой пещеры сорвался еще один кусок сталактита. – Однако ты не суешь в них свою штуку. Не потому ли, что ты импотент? – Она подняла указательный палец и согнула его крючком. – Да? Я права? Я права?

– Замолчи!

– Ты выбираешь детей, потому что ты педофил, который даже не может орудовать собственным членом, и поэтому тебе приходится прибегать к…

Чужак бросился к ней. Его лицо исказилось от ненависти, и теперь в этом лице не осталось ничего от Клода Болтона или Терри Мейтленда; это было его собственное лицо, такое же черное, страшное и беспощадное, как те каменные глубины, где нашли свою смерть близнецы Джеймисоны. Ральф поднял пистолет, но Холли встала на линию огня, прежде чем он успел сделать выстрел.

– Не стреляй, Ральф, не стреляй!

Еще один кусок сталактита – и довольно большой – обрушился на раскладушку и холодильник чужака. Каменные осколки разлетелись по гладкому полу, искрясь вкраплениями минералов.

Холли достала что-то из оттопыренного бокового кармана пиджака. Длинную белую кишку, как будто набитую чем-то тяжелым. Одновременно Холли включила фонарик и направила ультрафиолетовый луч в лицо чужака. Он поморщился, рявкнул и отвернулся, продолжая тянуть к Холли руки с татуировками Клода Болтона. Она замахнулась белой кишкой и со всей силы ударила. Удар пришелся прямо в висок.

То, что Ральф увидел потом, наверняка будет сниться ему в кошмарах еще много лет. Левая часть головы чужака провалилась внутрь, будто была полой и слепленной из папье-маше. Карий глаз чуть не вылетел из глазницы. Чужак упал на колени, и его лицо потекло, словно сделавшись жидким. За считаные секунды по нему пронеслось около сотни стремительно сменявших друг друга черт: низкие лбы и высокие лбы; кустистые темные брови и тонкие, едва различимые светлые; глубоко посаженные глаза и глаза навыкате; тонкие и широкие губы. Зубы выпячивались и уходили обратно; подбородки выпирали и сглаживались. Но последнее из этих лиц – то, которое удержалось дольше всех, почти наверняка настоящее лицо чужака – оказалось совершенно непримечательным. Такие лица мы видим в толпе ежедневно, скользим по ним взглядом и мгновенно забываем.

Холли ударила еще раз, теперь – по скуле, превратив это невыразительное лицо в жутковатый скомканный полумесяц, напоминавший картинку для детской книжки, нарисованную сумасшедшим художником.

В итоге он просто никто, подумал Ральф. Никто и ничто. Тварь, принимавшая облик Клода, и Терри, и Хита Холмса… полный ноль. Пустота. Только фальшивые фасады. Только сценические костюмы.