Чужак в стране чужой

Майк поднялся к себе, закрыл дверь, лег на кровать, принял фетальную позу, закатил глаза, заткнул горло языком и замедлил сердцебиение. Джилл не любила, когда он «впадал в транс» (странное все-таки название) днем, но особо и не возражала – если не на людях. Изо всех – очень и очень многочисленных – вещей, которые нельзя делать на людях, эта вызывала у нее наибольший гнев. Майк ждал очень долго, после той, пропитанной жуткой неправильностью комнаты его охватило жгучее, настоятельное желание удалиться и хоть немного грокнуть происходящее.

Ведь он сделал то, что Джилл строго-настрого запретила.

Он чувствовал чисто человеческое желание оправдать себя непреодолимостью обстоятельств – но марсианское воспитание не позволяло отделаться от неприятной проблемы так просто. Он достиг критической точки, требовалось правильное действие, выбор зависел только от него, ни от кого больше. И он грокал, что выбор был правильным. Но брат Джилл запретила делать такой выбор…

Но тогда не осталось бы никакого выбора. А это – противоречие, ведь критическая точка – точка выбора. Выбирая, дух взрослеет.

А может быть, не нужно было уничтожать пищу, может, это успокоило бы Джилл?

Да нет, запрет Джилл касался и такого варианта.

В этот момент существо, порожденное человеческими генами и сформированное марсианской мыслью, существо, не способное стать ни человеком, ни марсианином, завершило очередную стадию развития, отбросило ее как пустой кокон и перестало быть детенышем. Майк получил в полное свое распоряжение вечное одиночество свободной воли и – одновременно – марсианскую готовность объять и взлелеять этот дар, сполна и с наслаждением испить всю его горечь, безропотно нести бремя всех его последствий. С трагическим восторгом он понял: критическая точка принадлежала ему, и только ему, Джилл тут совершенно ни при чем. Брат по воде может учить, предостерегать, направлять, но выбор, делаемый в критической точке, неделим. «Собственность», которую не продашь, не подаришь, не отдашь в заклад, нечто обладаемое, неразделимо сгроканное с обладателем. Отныне и присно и во веки веков он – это действие, предпринятое в критической точке.

Теперь, познав себя как «я», он получил возможность сгрокиваться с братьями своими еще теснее, сливаться с ними без помех и опасений. Целостность «я» есть, и была, и пребудет вечно. Майк задержался, чтобы возлюбить и восхвалить «я» всех своих марсианских братьев, воплощенных и бестелесных, числом во многие тройки исполненные, а также совсем немногочисленные «я» братьев земных – и огромные, неизвестные еще степени тройки тех обитателей Земли, с которыми он сможет слиться, которых он сможет возлюбить – теперь, когда, после долгого ждания, он грокнул и возлюбил себя самого.

Транс Майка продолжался долго, ведь нужно было грокнуть многое, нужно было распутать концы головоломки и вобрать их в свой рост – и то, что он узрел, услышал и прочувствовал в храме Архангела Фостера (а не только в критической точке, когда они с Дигби оказались один на один, лицом к лицу), и то, почему сенатор Бун вызывал у него опасливую настороженность, и почему мисс Дон Ардент казалась братом по воде – хотя и не была братом по воде, – и дух добра, исходивший ото всего этого прыганья вверх и вниз и завывания и столь неполно им грокнутый…

И разговоры Джубала, по пути туда и обратно, – именно эти разговоры беспокоили больше всего. Майк изучал их, сравнивал с тем, чему учили его в родном гнезде, пытался навести мосты между двумя бесконечно далекими языками – тем, на котором он думал, и тем, на котором он только еще учился думать. Наибольшие затруднения вызывало раз за разом повторявшееся Джубалом слово «церковь»; ни одно марсианское понятие ему не соответствовало – разве что взять слова «церковь» и «поклонение», «Бог» и «паства» и еще много других и отождествить их, все вместе, с целостью одного-единственного, известного с самого начала ожидания взросления слова… а затем перевести это понятие назад на английский, сконцентрировать его во фразе, отвергнутой (но – по разным причинам) и Джубалом, и Махмудом, и Дигби.

Ты еси Бог. Получалось некое приближение, довольно приличное, хотя и лишенное однозначности, неизбежности исходного марсианского понятия. Майк одновременно произнес про себя английскую фразу и марсианское слово; ощущение гроканья усилилось. Он начал делать это снова и снова, словно ученик, повторяющий, что драгоценность находится в лотосе, и ушел в нирвану.

Незадолго до полуночи Майк ускорил сердцебиение, начал дышать, мельком пробежался по телу – все ли в порядке, распрямился и сел. Тревоги и усталости как не бывало, их сменили ясность мыслей и легкая, ничем не замутненная радость; он видел впереди огромное количество дел – и был к ним готов.

Кроме того, Майк почувствовал чисто щенячью потребность в обществе, такую же сильную, как недавняя потребность в одиночестве и покое. Он вышел в коридор – и был несказанно рад наткнуться там на одного из братьев.

– Привет!

– О! Привет, Майк. Ты, смотрю, совсем как огурчик.