Чужестранка

Дженни умоляюще посмотрела Айену в глаза; я заметила, что уязвленная гордость борется в нем с любовью. Джейми встал, дотронулся до моего плеча, и мы, тихо поднявшись, покинули гостиную, оставив их у догорающего огня.

Ночь была ясная, сквозь высокие окна спальни лились потоки лунного света. Мне не спалось, и я решила, что луна не дает уснуть и Джейми: он тихо лежал рядом, но по дыханию я понимала, что бодрствует. Он повернулся на спину, и я услышала короткий смешок.

– Что тебя развеселило? – спросила я.

Джейми повернул ко мне голову.

– Ох, я тебя разбудил, англичаночка. Извини. Да кое-что припомнил.

– Я не спала.

Я стала подползать к Джейми по гигантской кровати, очевидно, сделанной еще в эпоху, когда на ней спала вся семья; преодолевать огромную перину, на которую пошли, похоже, пух и перья сотен гусей, было почти то же самое, что путешествовать в Альпах без компаса. Благополучно достигнув Джейми, я спросила:

– Что же ты вспомнил?

– В основном отца. То, что он мне говорил. – Он закинул руки за голову и мечтательно уставился на толстые балки на низком потолке. – Это весьма странно, – сказал Джейми. – Пока отец был жив, я не обращал на него особого внимания, но с той поры, как его не стало, все чаще понимаю важность того, что он иногда мне говорил.

Он снова тихо рассмеялся.

– А вспомнил я, как он выпорол меня в последний раз.

– Это весело? – спросила я. – Джейми, тебе когда-нибудь говорили, что у тебя очень специфическое чувство юмора?

Я попыталась отыскать под одеялом его руку, но отказалась от этой затеи. Джейми принялся гладить меня по спине, я теснее прильнула и чуть не замурлыкала от удовольствия.

– А твой дядя порол тебя, когда ты этого заслуживала? – поинтересовался Джейми.

– О боже, конечно нет! Он пришел бы в ужас от одной этой мысли. Дядя Лэм не верил в пользу телесных наказаний, он полагал, что с детьми, как и со взрослыми, можно договориться на словах.

Джейми издал типичный горловой шотландский звук, означавший, что ему смешно подобное предположение.

– Без сомнения, это объясняет недостатки твоего характера, – сообщил он и шлепнул меня по заду. – В детстве тебе, очевидно, недоставало дисциплины.

– И какие же недостатки ты видишь в моем характере? – спросила я.

В свете луны мне была хорошо видна его усмешка.

– Хочешь, чтобы я назвал все?

– Нет. – Я пнула его локтем под ребро. – Расскажи о последнем наказании. Сколько тебе тогда было?

– Лет тринадцать, может, четырнадцать. Тощий, длинный и в прыщах. Даже не помню, за что мне задали. Вообще-то чаще меня пороли не за то, что я сделал, а за то, что наговорил. Помню лишь, как оба мы бурлили от бешенства. В таких случаях отец порол меня с охотой и удовольствием.

Джейми привлек меня поближе и положил на свое плечо. Я погладила его плоский живот и пощекотала пупок.

– Довольно, щекотно. Ты будешь слушать или нет?

– Разумеется, буду. А что мы станем делать, если у нас будут дети, – убеждать или бить?

Сердце екнуло, хотя до той поры не имелось никаких оснований считать, что этот вопрос когда-нибудь перестанет быть отвлеченным. Джейми накрыл мою руку своей, удерживая на своем животе.

– Все весьма просто. Ты будешь их убеждать, а когда потерпишь поражение, за дело возьмусь я.

– Я думала, ты любишь детей.

– Люблю. И мой отец меня любил, когда я не вел себя как кретин. И любил меня, когда приходилось вышибать из меня дурь, если я вел себя как кретин.

Я перевернулась на живот.

– Хорошо, расскажи о последней порке.

Джейми сел, взбил подушки, чтобы спине было удобнее, и опять лег, закинув руки за голову.

– Он отправил меня к изгороди, как это делал всегда, чтобы я, дожидаясь его, как следует почувствовал страх и раскаяние, но в тот раз он так разъярился, что пошел за мной сразу же. Я перевесился через перекладину, а когда отец принялся меня бить, сжал зубы и решил, что не издам ни звука – ни за что не покажу, как мне больно. До того крепко схватил пальцами ограду, что на ней остались следы от ногтей, а мое лицо, я понимал, стало красным от сдерживаемых криков.

Он очень глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Обычно я знал, когда отец завершает дело, но в тот раз он не ослабил удар и продолжил меня хлестать. Я уже не мог молчать и стонал при каждом ударе, и как я ни старался удержать слезы, они лились сами собой.

Джейми лежал голый до пояса, луна серебрила тонкие волоски на коже, как иней. Под моей ладонью, лежавшей на груди, отчетливо бился пульс.

– Как долго это длилось, не знаю, видимо не очень, но мне казалось, вечность. В конце концов отец, злой как собака, прекратил порку и стал на меня кричать, и я сам был настолько зол, что сначала не понимал смысла, и понял, что он кричал, с запозданием. Он ревел: «Да черт тебя побери, Джейми! Ты что, не можешь подать голос? Ты уже вырос, даю слово, я больше не буду тебя пороть, но неужто нельзя разок крикнуть, прежде чем я остановлюсь! Мне же надо понимать, что я тебя пронял!»

Джейми рассмеялся, и ровное биение пульса нарушилось.