Чужестранка

– М-м. Иногда я думаю, что печень от подобных ударов вся покрылась синяками. Но в основном это приятно. Это как… – Она помолчала и, усмехнувшись, посмотрела на Джейми. – Описать это мужчине, у которого нет нужных органов, нелегко. Думаю, что не смогу объяснить тебе, как это – носить в чреве дитя, как и ты не сможешь объяснить мне, что чувствует мужчина, когда его ударили по яйцам.

– О, это я могу объяснить.

Он моментально согнулся пополам, схватился руками за пах, закатил глаза и издал страшный булькающий стон.

– Я правильно показал, Айен? – спросил он, повернувшись к Айену, который смеялся, сидя у камина, упираясь в него деревянной ногой.

Дженни пальцами ноги коснулась его груди и побудила его выпрямиться.

– Ладно-ладно, дурачок. Коли так, я рада, что я не мужчина.

Джейми выпрямился и смахнул со лба прядь.

– Нет, правда, – с любопытством спросил он. – Разве у мужчин и женщин разные органы? Ты можешь это описать для Клэр? В конце концов, она женщина, хотя еще и не носила в себе ребенка.

Дженни оценивающе глянула на мою диафрагму, и у меня внутри что-то зашевелилось.

– Ну-у, возможно, да, – медленно сказала она. – Ты чувствуешь, что твоя кожа везде очень истончилась. Чувствуешь все, что ее касается, даже одежду. И это относится не только к животу, но и к ногам, бокам, грудям. – Руками она, неосознанно повторяя сказанное, гладила тонкую ткань платья под набухшими грудями. – Они стали тяжелые, налитые… и ужасно чувствительные, особенно соски.

Она провела большими пальцами вокруг сосков, и через ткань я заметила, как они напряглись.

– И, конечно, становишься толстой и неуклюжей. – Дженни невесело улыбнулась и потерла бедро, которым незадолго до того стукнулась о стол. – И занимаешь куда больше места, чем раньше. Но здесь, – руки, словно защищая, прикрыли живот, – кожа самая чувствительная.

Она гладила свой большой живот, словно это была кожа ее ребенка, а не ее. Взгляд Айена следовал за движением рук, которые двигались то вверх, то вниз, разглаживая ткань юбки.

– Сначала немного похоже на газы, – засмеявшись, сказала она и ткнула большим пальцем ноги в живот брата. – Вот здесь – будто в животе бегают пузырьки. Но через время возникает движение ребенка: это напоминает то, как на крючке дернулась рыбка; но ощущение моментально исчезает, и ты даже не успеваешь понять, показалось тебе или нет.

Словно протестуя против сказанного, невидимый жилец стал шевелиться, выпирая то с одной стороны живота, то с другой.

– Наверное, ты сейчас права, – заметил Джейми, изумленно следя за толчками ребенка.

– Да. – Она положила руку на выпуклость, словно успокаивая. – Знаешь, они умеют спать несколько часов подряд. Иногда я даже пугаюсь, не умер ли он, когда не шевелится слишком долго. И тогда я пытаюсь разбудить его. – Она ткнула рукой в бок и тут же сильно ткнула в другой. – И радуюсь, когда он вновь толкается. Но растет не только ребенок. К концу ты чувствуешь, что вся раздулась. Это не больно… словно ты созрела и сейчас лопнешь. Очень хочется, чтобы к твоему телу нежно прикоснулись.

Дженни больше не смотрела на меня. Она смотрела на мужа, и я понимала, что для нее больше не существовало ни меня, ни брата. Между ней и Айеном возникло такое единение, будто все это она не раз говорила, а он не уставал это слушать.

Дженни заговорила тише, а руки ее снова поднялись к тяжелым грудям, маняще выглядывавшим из легкого корсажа.

– А в последний месяц начинает прибывать молоко. Ты чувствуешь, как понемногу наполняешься, каждый раз, когда ребенок двигается. Затем груди набухают. – Она снова обхватила живот руками. – Пропадает боль, и появляется замечательное чувство. А после груди подергивает, как будто, если ребенок не высосет молоко, они лопнут.

Она откинулась в кресле с закрытыми глазами и стала снова и снова ритмично поглаживать свой огромный живот, словно произнося заклинание. И при виде этого я решила, что если ведьмы и бывают, то Дженет Фрэзер – ведьма.

В комнате воцарилась тишина, в которой главенствовало чувство, положенное в основу страсти, – непреодолимое желание слиться и творить. Я могла не глядя пересчитать все волоски на теле Джейми. Я знала, что все они стояли дыбом.

Дженни открыла глаза и подарила своему мужу улыбку, обещающую бесконечное блаженство.

– И почти в самом конце, когда ребенок беспрерывно двигается, ощущение напоминает то, что ты чувствуешь, когда мужчина глубоко проникает в тебя и наполняет своим семенем. Вас одновременно охватывает дрожь, которая начинается глубоко в тебе. Но сейчас это куда сильнее. Эта дрожь передается сквозь стенки матки на всю тебя. В этот миг ребенок стихает, и выходит, что в тебя проник не муж, а ребенок.

Внезапно Дженни повернулась ко мне – и чары пропали.

– Ты знаешь, иногда мужчины этого желают, – спокойно сказала она с улыбкой и посмотрела мне в глаза. – Они желают вернуться в утробу.

Помедлив, Дженни поднялась и поплыла к выходу; у двери она оглянулась. И ее взгляд повел Айена следом, как магнит железо. Поджидая его, она остановилась и посмотрела на брата, по-прежнему сидевшего у камина.