Чужие

— А вот я, — продолжает он, как будто я и действительно сказала, — после «трех раз за раз» даже не думал тебя подкалывать. Восхищался. Запал на тебя. Искал новой встречи. Заценила?..

— Заценила. Поэтому пришла еще.

— Не пришла, а позвала — я и пришел.

Сегодня тоже позвала — он и пришел. Он не ждал, что я позову, а я и не собиралась звать — поэтому все получилось.

Если у слов есть цвет, то эти темно-лиловые. Они мягко нанизываются друг на дружку, составляются в обоюдные открытия, которые не освещают нашу ночь — она такая теплая, уютная и темная. Мы ничего не обещаем друг другу, будто наелись уже обещаний.

— Ты только не думай, что со мной всегда так будет, — предупреждает он неожиданно.

— Че будет? — осведомляюсь с ленивым, сонным удовольствием.

— Такое диско.

— Мгм. Такая же фигня.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Первый снег

Когда утром не нахожу его в кровати, решаю, что мне все это приснилось — иначе с какого перепугу ему вскакивать в выходной и переться Бог знает куда? Куда — даже не пытаюсь выяснить. Пусть гуляет, ему это надо. Может, работу найдет, соображаю с ухмылкой.

Кстати, о работе. Как раз в тот момент, когда решаю не завтракать, меня вызывают в Бланкенбург — подменить кое-кого из наших семейных. В данном случае надо сказать — одного дебила, назначившего прием одного геверка, то есть, подряда на субботу, а потом резко вспомнившего, что у него в семье все поперезаболели. Я костыляю его, еду и вожусь в Бланкенбурге почти до вечера.

Домой заявляюсь в половине восьмого в состоянии «жрать нечего, но очень хочется, готовить тебе никто не будет, вот и готовь сама».

Меня с сухим малодовольством встречает Рик:

— Где была?

— Дела. Где был?

— Дела.

Интересно. Да, я так и не дорасспросила его о роде его прежней деятельности. И о роде настоящей деятельности тоже не расспрашиваю. Сейчас как-то и не до этого.

Вообще, когда в твоей жизни вдруг появляется кто-то и на тебя теперь даже есть кому понаезжать, мол, тебя не было всю гребаную субботу — это прикольно, наверное.

Но я жутко устала и не менее жутко проголодалась, потому что кормить меня на стройке, понятно, никто не собирался.

Когда давным-давно все это только начиналось, пытались затаскивать в какую-то закусочную, чтоб оттуда — сразу в бар, а оттуда прямиком в клуб, а уж оттуда… короче, я не пошла. Даже в закусочную. Ребята там оказались не гордые плюс, видимо, решили, что я лесбиянка. В технарях таких много. Поэтому больше ко мне никто не приставал, а нынче долго зависать где-то тупо холодно.

Внезапно понимаю, что все это время в мои ноздри настойчиво просится запах супа или, по крайней мере, бульона. Поднимаю брови.

Прежде чем успеваю обратить к Рику безмолвный вопрос, он поднимает ладони:

— Что нашел, то сварил. За результат не ручаюсь.

Да ну — у меня нашел? Не помню, когда я что замораживала, а значит, не парюсь насчет срока годности. И не хвалю его — просто молча киваю.

Предстоит ужин. Дикую радость и искреннюю благодарность ему за то, что этот ужин вообще будет, прячу в улыбку, с которой довожу до ума суп.

Рик тем временем нетерпеливо слоняется из комнаты в комнату — у меня их не так много, с голодухи — и как только вытерпел? — даже рассматривает мою обувь в прихожей и бумаги, брошенные на входе как попало.

За столом рассказываю про свою субботу и про то, из-за чего она пошла к чертовой матери:

— Полтора года вокзал этот перестраиваем, вернее, год он «стоит» — корона и тому подобная ерунда. Недавно обещали сдать один подряд — опять сорвалось, задержки с материалом. Теперь вот оборудование накрылось из-за мороза… Техническое подключение перенесли на два месяца.

Ненавижу безэмоциональное, пассивное слушание без какой-либо реакции. Ненавижу чувствовать, что собеседнику на меня наплевать. Сразу воспринимаю собственные откровения, как назойливые, докучливые и чрезмерно подробные, начинаю нервничать и еще больше заговариваться, в итоге говорю слишком резко и лишнее.

— Сегодня встречались с генеральным планировщиком — они нам, мол: несогласны отодвигать сроки более, чем на месяц… распланировали тест-рейсы… Попадут на неустойки — нас возьмут за задницу…

Рик молча хлебает свой суп, изредка смотрит на меня поверх ложки. Его взгляд и движения ничем не выдают, что он вообще слышит, о чем я говорю.

Да, именно это я и имею в виду. Кажется, впервые с тех пор, как его знаю, я ощущаю нервное смущение и брезгливую неловкость. Ему неинтересно, непонятно и ненужно то, что я говорю. Мои разглагольствования ему поднадоели. Возможно, сам звук моего голоса его уже раздражает.

Мне давно хочется замолчать, но и это будет косячно.

Подвожу итог — уже больше сама себе:

— Конечно, сейчас — какие неустойки?.. Все стоит… На понт берут, это понятно. Но, чувствую, на этом железнодорожный сегмент Аквариуса сядет в лужу…

— Он накалывает вас.

Я до того завязла в мучительной неловкости, что у меня, кажется, затекло где-то что-то. Один звук его голоса дает мне по лбу подобно шлагбауму.

От фантомной боли, причиненной воображаемым ударом, я тупо отбрыкиваюсь вопросом:

— То есть?..