Чужие дочери

— Иду по пустому коридору, опоздал на пару. Навстречу — незнакомый, мощный такой качок, косая сажень в плечах. Я присмотрелся, а у него ножки то-о-о-ненькие. И в зеленом свитере…

— Просто под него много чего влезает. Тогда отопление отключали, все ходили, как кочаны капусты.

— Но ты была особенно «капустная», зелененькая такая… Стоп, платок не снимай, — просто капюшон накинь сверху…

— Почему?

— У тебя в нем такое лицо…

— Какое?

— Офигительное! Хочу, чтобы дед посмотрел…

— Игорь, а почему мы идем к нему сегодня? Надо же как-то маму помянуть, посидеть… Когда бабушку поминали — блины пекли.

— Вот и помянем вместе, по-семейному… Дед у меня классный, старый, но приколист, такие «тараканы» в голове бывают… Гарантия, что в такой день он ничего не отколет…

— А сколько ему?

— 75 исполнилось месяц назад…

— О-о-о! А как отмечали? Ты ничего не говорил. Родители приезжали? У тебя тетки и дядьки есть?

— Родители были в Лондоне. Егор и сейчас в Оттаве. Дядя Егор был старше папахена на 15 лет, я его вообще не помню. Погиб в Кандагаре. Папахен рассказывал, что деда, контуженного, «вертушкой» забрали, а его не успели. Дед вообще об этом не говорит. А отмечали с «закидонами»: дед по-другому не может. Собрал пятерых «старперов[5]». Затарились пивом и воблой и в парадных мундирах со всеми регалиями поехали в Дом инвалидов войны. Представь, шесть генералов, упакованных в ордена, и — с воблой! Дед говорил, здорово погудели. Я их компании не удостоился: имидж не тот.

— Ты у него редко бываешь. Он скучает, наверное?

— Именно он — тот самый, который скучает… Ладно, сама увидишь.

…За обитой коричневым дерматином дверью кто-то орал голосом Игоря: «Утр-р-ро добр-р-рое! Утр-р-ро добр-р-рое!» — потом еще громче, раскатистым басом: «Стр-р-ройся!» Игорь открыл своим ключом, приложил палец к губам: «Заходи тихо! Сюрприз!» Сюрприз не удался. Огромный серый попугай с красным хвостом раскачивался на дверце шкафа и сразу громко обрадовался: «Ур-р-ра! Игор-реша! Пр-р-ришел, мер-р-р-завец! Ор-р-решки пр-р-ринес!!!» — и женским голосом жеманно добавил: «Подар-р-ри, кр-р-р-асавец, подар-р-ри!»

«Какой забавный!» — подумала Мила, повеселела, расслабилась. Из кухни, на ходу вытирая руки и снимая красный клеенчатый фартук, вышел высокий седой мужчина, представился:

— Петр Иосифович Гладышев, пенсионер, литератор, спортсмен, по совместительству — дед, — и неожиданно улыбнулся.

— Мила, вернее, Людмила. Людмила Жемчужникова… — краснея, сказала Мила и добавила: — …Борисовна. Можно без отчества…

— Дед, говорю сразу — это моя будущая жена. Мы с панихиды, по ее матери сорок дней… Пришли помянуть. У нее теперь остался только я, — сказал Игорь.

— Проходите. У меня по воскресеньям блины, вышло кстати… В гостиной накроем. Ты, Игорь, спустись в гастроном, пока мы с Милой похлопочем, кошелек в куртке. Возьми того-сего и вина хорошего, водка есть.

— Мы все уже купили, дед, — Игорь понес в кухню пакеты, Мила пошла за ним. В небольшой чистенькой кухне ощущалась женская рука: хлеб был прикрыт льняной вышитой салфеткой, в кашпо на подоконнике стоял сухой букет с колосьями и васильками, занавески на окнах были с аппликациями-земляничками и такие же алели на полотенцах и рукавичках-прихватках.

Позвонили в дверь. Было слышно, как Петра Иосифовича перебил звонкий женский голос, и в кухню быстро вошла маленькая полная женщина с кастрюлькой в руках, удивилась, замолчала, увидев Милу.

— Это Нина Алексеевна, помогает деду по хозяйству по-соседски, — пояснил Игорь.

— Кто кому по хозяйству помогает — большой вопрос. Мне Ниночка жить помогает. Тоже говорю сразу — это моя будущая жена, — Петр Иосифович подмигнул Миле.

— И не мечтай даже! Хватило мне хулиганов за 40 лет в школе. На старости еще генерала перевоспитывать — перебор. Вас как зовут?

— Мила… Я с Игорем.

— Я так и поняла. Для Пети Вы пока не по возрасту. Он больше старушек любит, — погрозила она Петру Иосифовичу.

Примолкший было попугай спикировал на плечо Нине Алексеевне, сверкнув красным хвостом, пожаловался трагическим голосом: «Огр-р-рабили! Ор-р-реш-ки сожр-р-рали! Кар-р-раул!»

— Пойдем, мой хороший, дам орешков, — Нина Алексеевна почесала серую шейку. Птица блаженно прикрыла глаза, но неожиданно встрепенулась, напомнила:

— Р-ро-р-ри хор-р-роший! — все рассмеялись.

Дружно накрыли стол, в торце поставили на блюдце рюмку с водкой, положили рядом поминальный блин и ломтик хлеба. Нина Алексеевна зажгла принесенную из дома свечку, спросила: «А фотографии с собой нет?» Фотографии были, но мало. Они лежали в чемодане в общежитии. Когда заезжали, забыли их взять… У Милы навернулись слезы от стыда, от раскаяния.