Чужие грехи

— Это вы про то, что въ бурс-то васъ скли? засмялась Софья. — Такъ это горе до первыхъ новыхъ вниковъ зажило. Нтъ, голубчикъ мой Петръ Ивановичъ, не это горе осторожнымъ, домовитымъ да осмотрительнымъ длаетъ, а то горе, когда въ семь хлба мало да когда человкъ пріучается не крошить его даромъ да по полу не раскидывать. Вотъ вы, поди, знаете, что люди простые говорятъ дтямъ: «хлбъ даръ Божій, его грхъ на полъ бросать». Ну, такъ вотъ эту самую поговорку-то, врно, тогда люди и придумали, когда хлбъ у нихъ былъ на исход.

Петръ Ивановичъ не спускалъ съ Софьи глазъ, сдлавшихся такими задумчивыми и ласковыми, какими они не часто бывали у него. Его и подкупалъ, и удивлялъ здравый смыслъ этого простого человка.

— Вы забыли, видно, Софья Ивановна, что и я бдной матери сынъ, замтилъ онъ.

— Да только не у нея вы выросли; сами-же говорили, что она по людямъ жила, чтобы васъ поднять на ноги, сказала Софья. — Вотъ васъ и не научили крошекъ хлбныхъ на полъ не сорить… Да такъ-то и во всемъ, въ бдной да въ хорошей семь человкъ заботливымъ да болющимъ о всякомъ добр длается, продолжала она развивать свою мысль. — Лоскуточекъ найдетъ — спрячетъ, наберется ихъ много, глядишь, и одяло вышло. Пришелъ домой — хорошую одежду снялъ да затрапезную надлъ, чтобы на работ даромъ не драть того, что не легко досталось. Вы вонъ пройдитесь по деревн: богатую семью отъ бдной не сразу отличите, потому иная семья въ грязи тонетъ, а деньги въ кубышку прячетъ; хорошую-же, согласную семью сейчасъ отличите отъ дурной да несогласной: у первой и порядокъ есть, и дти умыты да причесаны, а во второй…

— Окурки папиросъ въ стаканы кладутъ? шутливо перебилъ ее Петръ Ивановичъ съ добродушной улыбкой.

— Ну, хоть и не это, а похоже на то, съ такой-же улыбкой согласилась Софья, складывая работу и поднимаясь съ мста. — Опять я заболталась съ вами, а все потому что учить васъ много — охъ, какъ много! — надо! Вотъ маменьк отпишите, что нашлась, молъ, здсь опекунша и наставница непрошенная для васъ…

Она неторопливо вышла изъ комнаты, оставивъ Петра Ивановича одного. Не перемняя своей позы, опустивъ еще ниже на ладони свою курчавую голову, онъ задумался…

Правильны или неправильны были вс подобные взгляды, не разъ высказывавшіеся въ той или другой форм Петру Ивановичу Софьей и Олимпіадой Платоновной, — дло было не въ томъ. Но это были взгляды безповоротно установившіеся, вошедшіе въ плоть и кровь высказывавшихъ ихъ лицъ. А у Петра Ивановича вс взгляды на будничную, практическую жизнь были только простыми порывами, выраженіемъ молодого задора, проявленіями неопытности и непрактичности. Княжна сказала какъ-то про него: «его всему, всему обучили, только забыли ему сказать, которой рукой надо класть въ ротъ ду и какъ надо отрзать себ кусокъ мяса на тарелк, и кто ему какъ это укажетъ, такъ онъ и будетъ длать». И она была права. Выработавшійся и сложившійся постепенно въ сотни лтъ строй жизни въ барскомъ дом былъ гораздо сильне воспринятыхъ отъ товарищей въ бурс и академіи привычекъ и развившихся втеченіи какого-нибудь десятка лтъ вкусовъ молодого человка. Всякія шероховатости въ немъ сглаживалъ этотъ изо-дня въ день точно и неизмнно повторявшійся строй жизни, какъ морская волна сглаживаетъ шероховатости попавшаго на берегъ голыша, катая его неустанно изо-дня въ день, изъ часу въ часъ между другими прибрежными, уже принявшими извстную форму камнями.

Это не ускользнуло отъ вниманія Евгенія, не ускользнуло уже потому, что при немъ и тетка, и Софья нердко повторяли: «А каковъ нашъ Петръ Ивановичъ сдлался, совсмъ салонный франтъ!» Миссъ Ольдкопъ тоже замчала: «О, у него совсмъ облагородились манеры». Вліяніе среды тмъ боле отражалось на немъ, что онъ съ каждымъ днемъ все боле и боле привязывался и къ Софь, и къ Олимпіад Платоновн, и къ Енгенію. Онъ видлъ въ этихъ людяхъ много сердечной доброты, много правдивости, много здраваго смысла. Въ Евгеніи-же Рябушкина поражала недтская вдумчивость, крайняя любознательность и чрезвычайная, почти болзненная чуткость, при которой мальчикъ сразу угадывалъ настроеніе окружающихъ его лицъ. Правда, Евгеній въ послднее время смотрлъ здорове, онъ былъ веселъ, онъ любилъ возиться съ Петромъ Ивановичемъ, который былъ не прочь пошкольничать, но онъ продолжалъ оставаться нервнымъ ребенкомъ, былъ всегда какъ-бы «на сторож», словно слдилъ за собою и въ минуты его самой ребяческой рзвости довольно было сказать ему рзкое слово или сдлать недовольную мину, чтобы онъ сразу стихъ, какъ-бы ушелъ въ себя, подобно улитк, уходящей въ свою раковину при едва ощутительномъ прикосновеніи. Съ такимъ ученикомъ не для чего было сердиться и горячиться, такъ какъ это было вовсе не нужно, чтобы онъ слушался; съ такимъ ученикомъ нечего было опасаться и его назойливости въ минуты нерасположенія учителя, такъ какъ онъ угадывалъ по лицу, какъ настроенъ наставникъ. Миссъ Ольдкопъ называла Евгенія «деликатной натурой». Рябушкинъ называлъ его «человкомъ со смысломъ».