Чужие грехи

— Нтъ, не подтруниваю, а сержусь на васъ! сказала Софья. — Если-бы вы деньги-то берегли да цну имъ знали, вы-бы и сказали: «Софья Ивановна, пересмотрите мое блье да зашейте маленькія дырочки, чтобы изъ нихъ большихъ не сдлалось, а то мн новыя сорочки покупать придется, капиталовъ-же на это лишнихъ не припасено». Такъ нтъ, рвете себ сорочки; изорву, молъ, не велика важность, новыя куплю, намъ деньги ни почемъ.

— Ну, это не оттого, что деньгами я сорить привыкъ, а отъ несообразительности, улыбнулся Петръ Ивановичъ.

— А простыню вчера тоже, поди, отъ несообразительности сожгли папиросой? спросила Софья.

— А это отъ неосторожности, съ комической внушительностью пояснилъ Петръ Ивановичъ. — А ужь вы-то, я думаю, бранили меня, бранили, когда вамъ объ этомъ доложили?

— Бранила, бранила и еще бранить буду! сказала Софья.

Она опустила свое шитье и сложила на колняхъ руки.

Петръ Ивановичъ сидлъ противъ нея, облокотившись руками въ колни и опустивъ на ладони подбородокъ. Оба они смотрли другъ на друга вполн дружески и говорили совершенно спокойно.

— Отчего-же вы прожгли простыню-то? спросила Софья.

— Папиросу курилъ въ постели и задремалъ съ нею, отвтилъ точно на допрос Петръ Ивановичъ.

— А пепельницы разв нтъ въ комнат? допрашивала Софья.

— Въ комнат есть, а на постели не было, такъ-же пояснилъ онъ.

— А взять нельзя было? продолжала допрашивать она. — Разв это порядокъ? Лнь сдлать все, какъ слдуетъ, вотъ вещи и портите!

— Ужь очень вамъ жаль этой простыни? проговорилъ Петръ Ивановичъ съ улыбкой.

— Не простыни жаль, а васъ жаль! сказала Софья. — Вдь если вы всю жизнь такъ жить будете, такъ весь вкъ только и будете добро даромъ изводить. Польза-то отъ этого кому? Купцамъ разв благодтельствовать хотите: я, молъ, добро изводить буду, а они пусть, молъ, больше продаютъ. Такъ этакъ-то вонъ у насъ одинъ сынъ откупщика прямо бумажки жегъ: возьметъ это деньги, свернетъ въ трубочку да папиросы и закуриваетъ. Хорошо? И капиталы у васъ, что-ли, наслдственные есть, что сегодня сорочку отмызгать въ тряпки можете, завтра простыню папиросами сжечь, тамъ галстухъ на полу гд-нибудь вывалять, какъ тряпку, а потомъ на шею одть…

Петръ Ивановичъ расхохотался звонкимъ молодымъ смхомъ.

— И галстуха не забыли? воскликнулъ онъ. — Вс грхи припомнили.

— Да какъ-же не припомнить! сказала Софья. — Намедни прихожу къ вамъ, а вы мечетесь по комнат. «Что, говорю, стряслось?» «Галстухъ, отвчаете, проклятый, затерялся, полчаса не могу найдти!» Стала искать, а онъ подъ кроватью валяется. Нашли для него мсто!

— Грхи, грхи все, Софья Ивановна! шутливо проговорилъ Петръ Ивановичъ, едва сдерживая свой смхъ.

— Да грхи и есть! подтвердила она серьезно. — Не пріучили васъ съ дтства-то къ акуратности, къ опрятности да къ порядку, вотъ вы и вышли лодыремъ. Ей Богу! Вдь вотъ будете своимъ домомъ жить, женитесь, такъ жена да прислуга наплачутся съ вами. Хуже чмъ за самыми важными господами ходить за вами придется.

— Ну, ужь будто и такъ! смялся Петръ Ивановичъ.

— Да это врно! утвердительно сказала Софья. — Или ходи да прибирай за вами, или въ грязи потонете да оборванцемъ ходить будете. И какъ это вамъ самимъ не надостъ каждый день то то, то другое искать: сегодня карандашъ завалился куда-то, завтра книгу чуть не въ грязномъ бль искать будете; а тамъ, глядишь, въ стаканъ воды нальете, а въ немъ пепелъ да окурки отъ папиросъ валяются…

— Совсмъ, значитъ, мужикъ неумытый? сказалъ Петръ Ивановичъ.

Софья вдругъ загорячилась.

— Ну, вы съ мужиками-то не ровняйтесь! проговорила она. — Это напрасно! Много ихъ есть такихъ-то неотесовъ, что хуже свиней живутъ, такъ за это ихъ хвалить нечего да и говорить то, судя по нимъ, нельзя, что весь народъ такъ живетъ. Вы вонъ посмотрите, какъ многіе малороссы живутъ — любо-дорого: и чистота, и порядокъ, и хатка, какъ игрушечка, блая. Тоже вонъ къ молоканамъ загляните: и чистоплотный, и степенный народъ. А то-же вдь мужики, чай, не изъ князей вышли, не за мамушками и нянюшками росли. Да вонъ у меня сестра и по сю пору здсь живетъ, за мужикомъ замужемъ, а взгляните, какъ въ изб-то у нея все ведется, какъ дти ходятъ — у просвирни, когда просфоры печетъ, поди, чистоты меньше… Нтъ, вы поприглядитесь да поприслушайтесь, такъ и не станете хвастать, что на мужика своимъ разгильдяйствомъ похожи: мужикъ мужику рознь, а на самаго лядащаго изъ нихъ походить тоже небольшая честь.

Петръ Ивановичъ молча слушалъ ее и любовался оживленіемъ симпатичной ему женщины. Онъ уже узналъ, что Софья, какъ это ни казалось странно, всегда волновалась и горячилась, какъ только заходила рчь о важныхъ господахъ или о простомъ народ: обидть въ разговор важныхъ баръ или простыхъ мужиковъ значило вызвать цлую бурю со стороны этой старой служанки.

— Нтъ, все это оттого, что домовитости въ васъ нтъ, спустя минуту, продолжала Софья, — въ семь вы, видно, не жили, горя съ ней не испытали…

— Ну, можетъ быть, горя-то и хватилъ на свою долю, вставилъ Петръ Ивановичъ.