Чужие грехи

Мальчикъ въ дом тетки очень часто слышалъ одну фразу: «воспитаніе — это все для человка». Къ этой фраз миссъ Ольдкопъ глубокомысленно прибавляла: «и оно только тогда прочно, когда оно не просто благопріобртенный капиталъ, а родовое наслдіе». Но что-же такое значитъ воспитаніе? Не то-ли, что люди привыкаютъ жить такъ, какъ живутъ здсь? Вс помнятъ свое дло, вс знаютъ время для каждаго дла, вс спокойно исполняютъ свое дло. И на немъ, и на его сестр не отразилось-ли это воспитаніе: они теперь меньше капризничаютъ, они ни съ кмъ не бранятся, ихъ никто не распекаетъ, они бодро просыпаются въ извстный часъ, они быстро засыпаютъ въ опредленное время, они не просятъ поминутно сть и — странное дло — они такъ много выучиваютъ, а между тмъ у нихъ какъ-будто столько-же остается времени для игры, какъ и прежде. Но прежде они по получасу не могли докликаться няньки, чтобы та ихъ умыла, одла и причесала; прежде они по цлому часу бродили въ столовой, поджидая обда или завтрака и таская куски сухого хлба съ тарелки. Теперь этого ничего нтъ: они встаютъ и въ пять минутъ кончается ихъ туалетъ; они идутъ въ столовую и въ столовой все уже готово; они приходятъ учиться и урокъ сразу начинается, тогда какъ дома мать гнала ихъ отъ себя, когда они приходили къ ней съ азбукой, и иногда не занималась съ ними по цлымъ недлямъ. Да, именно это-то и называется воспитаніемъ, думалось мальчику, и изъ разсказовъ тетки и Софьи онъ узнавалъ, что также воспитывалась и тетка, также воспитывались и его дяди, и его кузены и кузины. Мало-помалу, съ словомъ «воспитаніе», «благовоспитанность» въ ум мальчика начало соединяться представленіе о чемъ-то очень хорошемъ, въ чему надо стремиться. Когда при немъ говорили о хорошо воспитанныхъ людяхъ, онъ тотчасъ-же думалъ, что эти люди являются контрастомъ «людишекъ», и ему хотлось вырости именно такимъ благовоспитаннымъ человкомъ, выдержаннымъ, спокойнымъ, далекимъ отъ мелочныхъ дрязгъ, придирчивости и раздражительности.

Темнымъ пятномъ въ этой свтлой жизни мальчика было только воспоминаніе объ отц и матери, неотступно преслдовавшее его. Начинались-ли разговоры объ отцахъ и матеряхъ, читалась-ли книга объ отношеніяхъ дтей и родителей, встрчалась-ли крестьянка-мать съ младенцемъ на рукахъ, — въ голов Евгенія тотчасъ-же возникали мучительные, неразршимые вопросы: «а гд мои отецъ и мать? почему они бросили насъ? почему они не любили насъ?» Въ эти минуты его лицо длалось печальнымъ и въ его мозгу начиналась усиленная работа: онъ думалъ, что будетъ, если онъ когда-нибудь встртится съ отцемъ и матерью, что они скажутъ ему, какъ онъ поглядитъ на нихъ. Цлый рядъ фантастическихъ сценъ создавался его юнымъ воображеніемъ и почему-то ему всегда казалось, что онъ встртитъ отца и мать несчастными и спасетъ ихъ, отплатитъ имъ любовью за ихъ грхи. Иногда онъ ршался спрашивать объ отц и матери у Софьи, у тетки. «Они ухали далеко и потому не могли васъ взять съ собою, отвчали ему. — Они очень заняты и потому не могутъ писать къ вамъ». Эти отвты не удовлетворяли мальчика, но онъ не ршался распрашивать дальше, видя, что на его вопросы отвчаютъ неохотно, коротко, неясно. «Ma tante боится, что я не буду ихъ любить, если она скажетъ, что они меня не любятъ, и потому она не говоритъ о нихъ дурно!» ршилъ онъ наконецъ и сталъ все рже и рже задавать вопросы о нихъ. Окруженный сдержанными людьми, онъ самъ привыкъ быть сдержаннымъ.

Среди всхъ этихъ наученныхъ долгимъ опытомъ жизни, такъ сказать «уходившихся» и «выработавшихся» лицъ, окружавшихъ ребенка, была только одна личность совсмъ иного склада, — это былъ учитель, Петръ Ивановичъ Рябушкинъ.

III

Что Петръ Ивановичъ Рябушкинъ былъ человкъ плохо воспитанный — это былъ несомннный фактъ. Сама Олимпіада Платоновна разъ сказала про него: «это плохо воспитанный, но добрый, прямодушный и очень знающій человкъ». Мисъ Ольдкопъ, говоря объ немъ, замчала: «о, семинаріи даютъ все, кром воспитанія». Такимъ образомъ, сомнній на счетъ того, что Рябушкину дано или не дано воспитаніе, не могло бытъ никакихъ: онъ былъ не воспитанъ — это понимали вс,- понимали при первой встрч съ нимъ. Отсутствіе какого-бы то ни было лоска, какой-бы то ни было житейской дресировки сразу бросалось въ глаза каждому при первомъ взгляд на Петра Ивановича: онъ былъ немного дикарь, немного грубіянъ, вовсе не умлъ смягчать выраженій; неловкость-же его вошла въ поговорку: «неловокъ, какъ Рябушкинъ».

Его рекомендовалъ Олимпіад Платоновн архимандритъ Арсеній, какъ человка, отлично и очень рано окончившаго курсъ духовной академіи, и потому она, желая основательно подготовить дтей, взяла его въ учителя. Съ первой же встрчи они остались довольны другъ другомъ, хотя объясненіе ихъ и было нсколько странно и своеобразно. Впрочемъ, можетъ быть, именно вслдствіе этого они и понравились другъ другу.

— Я учить согласенъ дтей, только ужь гувернерствовать я не буду, замтилъ Петръ Ивановичъ довольно ршительно, желая отстоять свою свободу. — Во-первыхъ я и не умю, а во-вторыхъ вовсе не люблю таскаться съ этими хвостами, ходящими по пятамъ.