Кульминацией протеста стали захват и убийство хантами пяти делегатов под руководством секретаря Березовского райкома П. В. Астраханцева в декабре 1933 года. Сразу после потери связи с бригадой переговорщиков, еще до того как судьба заложников стала известна, из Свердловска в Приказымье был послан отряд ОГПУ для подавления восстания. Его руководителями были назначены С. Г. Чудновский и Д. А. Булатов[376]
. Отряд включал как сотрудников ОГПУ, так и местных и областных партработников (из Казыма, Березова, Остяко-Вогульска и др.). Подавление восстания обошлось без масштабных боевых столкновений — прямые человеческие потери составили не более десяти человек с каждой стороны. В результате действий сотрудников ОГПУ идейные вдохновители восстания были убиты, несколько десятков человек (ханты и ненцы) арестованы и осуждены.Восстание довольно скудно документировано, немногочисленные сохранившиеся источники были недоступны в советский период. Так произошло, например, с эго-документами, к которым мы обратимся в данной главе, и с материалами допросов участников восстания. Устная память потомков северян-участников бытовала в их семейном кругу и, разумеется, оставалась за пределами официальной историографии восстания. Последняя, в свою очередь, была представлена практически исключительно краеведческой литературой 1960‐х годов, написанной в духе «чекистского эпоса», где герои-чекисты несут свет цивилизации в дикие регионы страны.
В этой ситуации сопоставление эго-документов 1930‐х и 1970‐х годов и «чекистского эпоса» 1960‐х дает возможность понять особенности сформулированных в разных условиях и обстоятельствах воспоминаний о восстании — их образного и мотивного наполнения, субъектной принадлежности, существовавших дискурсивных практик. Таким образом, нашей главной задачей будет анализ того, как формируется и транслируется память о восстании и как официально утвердившиеся подходы к рассказу о восстании влияют на более поздние воспоминания участников. Анализ ограничен памятью «победившей» стороны. Я не буду следовать хронологическому порядку возникновения источников, а буду рассматривать их в порядке появления в публичном поле. Такой подход позволяет лучше представить динамику памяти о восстании.
Михаил Ефимович Бударин (1920–2003) — один из самых известных омских советских историков и краеведов. Его отец был членом социалистической коммуны, а после служил в милиции Ишима. Сам М. Бударин начал свой профессиональный путь как журналист ишимской газеты «Серп и молот» и «Омской правды», после работал собственным корреспондентом «Известий» по Омской и Тюменской областям. В 1950‐х годах он переквалифицировался в академического историка-краеведа, в 1971 году защитил докторскую диссертацию по истории народов Севера. Среди его работ — «Прошлое и настоящее народов Северо-Западной Сибири» (1952), «Боец с душой поэта: Повесть-хроника о Валериане Куйбышеве» (1988), «Омский государственный педагогический университет (1932–2000): Исторический очерк» (2000), «История педагогического образования Западной Сибири» (2002)[377]
. Именно в качестве профессионального историка он позиционирует себя в интересующем нас сборнике очерков «Были о чекистах», впервые опубликованном в 1968 году, а затем переизданном с изменениями и дополнениями в 1976 и 1987 годах[378].