Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

У нас вообще [называется] «крестьянское восстание 1921‐го года», оно у нас и училась я, так было, и, в принципе, вот в памяти, как вы говорите, населения. Но, конечно, кто-то использует, но крайне редко по старинке «кулацко-эсеровское восстание». Но это я встречала крайне редко. <…> У разных, скажем так, людей называется по-разному. Это я заметила, еще когда писала… но, конечно, писала я давно, еще будучи школьницей, тогда, слава Богу, были живы очевидцы, на самом деле… Ну, у кого-то родители участвовали, у кого-то дедушка был предводителем, например, и так далее, они называли это «крестьянским восстанием», то есть они, несмотря на то, что им в голову вдалбливалось, что это бандиты, это бандитское восстание, и так далее, в свете, конечно, коммунистической идеологии, но они все равно вот это называли «восстанием». «Мятеж» крайне редко, «кулацко-эсеровский» еще более редкое такое[464].

Таким образом, даже на начало 2000‐х годов нет консенсуса, как оценивать и, соответственно, называть событие: восстание или мятеж. Такая ситуация иллюстрирует аномию, при которой существуют равновесные интерпретации события, приводящие к поиску компромисса.

Отсюда возникло вынужденное признание всех участников события — жертвами. Вот варианты ответов наших респондентов на эту тему:

Может быть, сделать какую-то стелу или что-то такое, ну, не стелу, а скорее всего это монумент, где бы было написано, что это восстание такое-то [и] такое-то, и одни, вторые и так далее, или погибшие. Не обязательно их разделять: белые, красные. Война есть война, это погибшие в этой войне. Вот так, наверное, надо. Разделения, я думаю, не надо делать. <…> Люди-то не виноваты[465].

Я считаю, что, конечно, нужно помнить и тех, и других, потому что каждый находился в своей ситуации. Те, которые были красноармейцами, которых заставляли, они тоже в какой-то степени не по своей воле эту работу проводили, их заставляли это делать, они шли также в бой, можно сказать, защищая, отстаивая свои точки зрения, и ту задачу выполняя, которую им поручили. Поэтому я считаю, что равенство должно быть там и там[466].

Вместе, да. И красные, и повстанцы. То есть это боль любой страны, в которой прошла Гражданская война, — смысл в этом будет. Я тоже долго себя, конечно, понимала — все равно же на сторону повстанцев же, когда это изучаешь, становишься. Нет, это неправильно, и понятно, что Гражданская война — это самое страшное, что может пройти в любой стране, когда брат брата убивает[467].

Подтверждением этому служит надпись на памятнике «Черный ворон» (г. Ишим) — «Землякам — жертвам трагических событий 1921 г.».