converted file c4f5bee8

было   в   сто   крат   отвратительнее   того,   что   он   испытывал   только   что,   когда   Родри,   казалось,

разрывал   на   части   его   задний   проход.   Ощущение   распространяющейся   по   телу   нечистоты   —

87

ощущение чего-то липкого и скользкого, как помои, но имеющего множество зубцов и лапок, и в

этом смысле походящего множество расползающихся по животу, паху и ногам, насекомых…

— Нет! — Закричал он. — Пожалуйста, не надо! Я ведь не трогал ее!.. Даже пальцем не

прикоснулся... Я не хотел!..

Он много чего еще говорил, мешая слова и слезы, захлебываясь плачем. Даже «Простите»

было в этом бессвязном вопле.

Ветер,   казалось,   несколько   секунд   размышлял.   Рассматривал   юношу.   Потом   разрезал

наложенные швы и снова вскрыл его душу.

— С тобой позже, — сказал он Мануэлю, отбросив его в сторону. — А вы — продолжайте!

И, пока Ольвер, как кукла, раскачивался позади Ягнина, ветер поднял Родри — бедняжка,

тот ведь остался без пары! — и стал развлекаться с ним сам. Ветер надул его — так, что сначала

лопнули его кишки,  а  потом  — кожа  на  животе  и спине.  Отслужившую  свое  игрушку  ураган

отбросил прочь. Потом взялся за оставшуюся пару. Смял их в одно целое — месиво из мяса и

костей, своеобразную желеподобную массу — но удержал их души в желе их тел, и даже обострил

их чувства. И позволил их голосам звучать.

Это длилось почти минуту. Мануэлю казалось, что сейчас он сойдет с ума от этого дуэта.

Но затем желе растеклось по палубе, и голоса Ольвера и Ягнина стихли... Именно стихли, а не

прекратились совершенно — ведь теперь они будут вечно звучать в великом хоре черного ветра. И

тогда Мануэль понял, что настал его черед.

— Пож... жалуй... ста... — Едва смог выговорить он.

Ветер рассматривал его. Смотрел, смотрел, смотрел...

— Значит, ты ничего не делал?

Мануэль смог только кивнуть.

— Совсем ничего?

— Ты же... зна... ешь...

— Да. И это верно. Ты ничего не делал. Как же, — казалось, ветер улыбнулся, — как же я

смею отнимать у тебя жизнь?!

Он   сделал   еще   несколько   кругов   по   палубе,   обходя   Мануэля   —   потоком   черных   слез,

полночным маревом, клоками летящих по воздуху волос, густой тучей мошкары.

— Ну так живи, — предложил он, покидая это место. И добавил, оглянувшись:

— Если, конечно, сможешь.

Крича, как дьявол и смеясь во всю глотку, он умчался на северо-запад, и вправду оставив

Мануэля в живых. Вновь вернулось солнце и море, и редкие белые облачка, плывущие по иссиня-

голубому небу. Мануэль очутился в воде. Корабль был превращен в щепу, в опилки. Из последних

сил, кое-как удерживаясь на воде, Мануэль оглянулся — направо, потом налево. Вокруг — сколько

хватало взгляда — простиралась бесконечное безбрежное море. Ни острова, мимо которого они

проплывали, когда на них набросился ураган, ни единого ориентира. Только вода, вода, вода — и

ничего больше...

20

Расстояния ничего не значили для него, отношения со временем у него тоже были иные,

чем у людей — он мог выпасть из мира смертных на несколько лет, и для него самого прошло бы

только мгновение, а мог объявиться в чужом прошлом, исчезнуть и снова умчаться в будущее —

но только свое собственное прошлое он изменить не мог, не мог проникнуть туда, где он уже был

однажды. Впрочем, он не осознавал, что для него все-таки существуют ограничения. Он ходил

везде, где ходить был свободен. Сотни миров и удивительные области между мирами, все пределы

обитаемых сфер — там, где расстояния искажаются и возвращают обратно каждого, кто осмелится

приблизиться   к   их   границам,   безбрежные   моря   на   западе,   пустыни   востока,   лавовые   моря

преисподен и льдистые небеса, в которых в самые холодные ночи духи создают алмазные дворцы

и  города   —  все   было  открыто   ему.   Везде   он  был,   везде   знали   его  и   называли   по-разному.   В

некоторых землях ему поклонялись, как богу, хотя он и не подозревал об этом.

«Меранфоль» — что за странное имя? Оно мучило его и жгло — его, никогда не имевшего

88

имени. Он разрезал свои игрушки на части, пытаясь понять, что у них находится внутри, а когда не

добивался цели — уничтожал их. Он так долго искал и разрушал — не зная даже, чего именно он

желает — полностью вернуть себе это имя или совершенно избавиться от него. Но он чувствовал

некую необходимость что-то со всем этим сделать, и делал — хотя, может быть, не всегда то, что

было нужно. В такие минуты человеческая душа Меранфоля была как клинок в его руках, как

оружие, правящее воином во время битвы — а он сам лишь смотрел со стороны и удивлялся

происходящему. Вместе с тем он сам же и был Меранфолем и еще десятью тысячами душ камней

и животных — он был единым целым, чем-то большим, чем все они по отдельности.

Предметный мир воспринимался им довольно убого, он почти не видел его и уж, во всяком

случае,   не   придавал   ему   значения.   Боль   и   отчаянье,   ненависть   и   гнев   были   для   него   куда

материальнее, весомее, чем деревья и горы. Так он нашел Ягнина и Родри, Ольвера и Мануэля.

Боль была как желтый песок, рассеянный в черно-сером мире, а четверка бандитов была окружена