converted file d54bcb3d

человеку.   Кем   он   был?   Каким   образом   попал   к   Дильбрегу?..   Куплен   на   ближайшем   рынке?

Выкраден из соседнего мира?.. Да и был ли он вообще человеком — может, это искуственное

существо, голем?.. Но если и так, то это была очень хорошая подделка: гэемон лежащего мужчины

от гэемона любого другого человека ничем не отличался. Дэвид хотел бы обмануть себя, думать о

лежащем   на   столе   просто   как   об   «учебном   пособии»,   псевдоживой   кукле,   муляже   —   но   не

получалось. Он знал логику обитателей этого мира и слишком хорошо понимал, что большинству

из них легче и проще использовать в качестве «учебного пособия» настоящего, живого человека,

чем тратить время (или деньги) на создание (или покупку) качественного «биоробота». Это вполне

мог   быть   такой   же   эмигрант,   как   и   он   сам   —   наивный   чужестранец,   очарованный   знаниями

древнего   мира,   плененный   теми   возможностями,   которые   дает   волшебство,   восхищенный

открывающимися перед ним перспективами… и случайно совершивший «преступление против

общества»   в   одном   из   городов   Хеллаэна.   При   некотором   невезении   хватило   бы   и   слишком

громкого чиха не в том месте не в то время. Парню, представленному Дильбрегом на обозрение

классу, явно не повезло.

…А возможно, не было даже и самой эфемерной «причины»: Дильбрег вполне мог пленить

первого попавшегося эмигранта, по простоте душевной ответившего «да» на вопрос, считает ли он

себя свободным?.. Города-государства защищали только своих граждан; стражник, увидев, как

Дильбрег   скручивает   чужака,   и   пальцем   не   пошевелил   бы,   чтобы   остановить   насилие.   Ты

свободен? Ну так и решай свои проблемы сам, дружок…

Дэвида приводили в ступор здешние порядки, но не в его силах было изменить их. Любой

плевок против ветра закончился бы мгновенным бесславным поражением — на точно таком же

столе, в этом или другом помещении. Не будучи Дон Кихотом, Дэвид хорошо понимал, что любая

попытка такого рода — не только самоубийствена, но и пропросту смешна. Никакое всемогущее

божество не вмешается, чтобы поддержать смельчака в трудную минуту, никакая власть — даже

номинально — не будет на стороне борца за «правое дело». Где право, где лево, весь порядок

вещей здесь каждый определял сам. И каждый сам обеспечивал выполнение «своего» порядка —

настолько, насколько ему доставало сил. Свои возможности Дэвид оценивал вполне трезво. Он не

был героем и не стремился им быть.

Он мог бы переселиться в мир с более гумманной системой отношений в обществе или

найти мир, где его жалкие — по меркам Хеллаэна и Нимриана — колдовские способности сделали

бы его королем или богом. Да, он мог бы уйти отсюда… и вместе с тем — не мог. Ни тогда, когда

Лэйкил предлагал передать ему власть над Винландом, ни теперь, оторопело наблюдая, как Эдвин

кен Гержет подходит к раскладному столику и чертит исцеляющий узор на груди умирающего, а

Дильбрег,   поставив   ему   зачет,   вновь  рассекает   эфирные   ткани   лежащего   Когтями   Смерти   и,

доброжелательно улыбаясь, ждет следующего ученика… Дэвид не мог просто встать и уйти. Этот

мир был нужен ему самому гораздо больше, чем он — миру. Здесь царили жестокие порядки, но

здесь же жило и волшебство. И этому волшебству можно было обучиться. Вместо серого, ничем

не примечательного прозябания волшебство сулило совсем иную жизнь. И дело не только и не

столько в большей власти, которую оно предоставляло. Волшебство наделяло саму жизнь новым

измерением,   превращало   «человека   толпы»   в   того,   кто   сам   управляет   реальностью   и   сам

устанавливает   законы,   по   которым   гаснут   и   зажигаются   звезды.   Наука   —   жалкий   суррогат,

искусство — призрачный фантом, религия — пустое обещание той власти, неистребимое влечение

к которой живет в каждом человеческом сердце. Это — желание возвыситься над собой, стать

чем-то   большим,   чем   «просто   человек».   Какой   смысл   родиться,   прожить   семьдесять   лет,

повинуясь законам, установленным природой, обществом и государством, и тихо скончаться в

своей постели — так же как рождаются,  живут и умирают миллионы других людей?.. Наука,

искусство и религия давали намек на нечто большее, чем такое вот бездумное существование, и во

все времена находились мученики, готовые умереть за один только этот намек — волшебство же

предоставляло не намек, а реальную власть.

Хеллаэн   был   жесток,   но   Дэвид   постоянно   помнил   о   том,   что   прошедший   все   круги

здешнего «ада» может обрести эту власть и силу. Пусть даже проходил только один из тысячи, из

миллиона — остальные ломались, отступали или погибали на пути. Вот почему он вернулся сюда

год тому назад, отказавшись от абсолютной власти в пределах своего родного мирка и вот почему

не встал и не вышел из кабинета сейчас. Займи на Земле он место Роберта Каннинхейма, Дэвид

получил бы только иллюзию этой власти, но не ее саму: только став полноценным чародеем, он

мог бы выйти за пределы круговорота жизни и смерти, из смертного — стать бессмертным, из