CoverUP

— На базаре водку пил, — поддразнил её совершенно не смешно Олег, когда она сунулась к нему с этим вопросом. Он категорически отказался участвовать в этой дурацкой затее. Может, именно потому, что, по мнению Аиды, затея была просто великолепная. Совершенно нелепая и пока невидимая глазу трещина в их отношениях, ползла все глубже и шире, вот-вот норовя перейти черту, за которой уже исправить что-либо будет уже непросто. Пока они балансировали на мягких подколках, шутках, в которых скрывалась доля правды, и внимательных, но пока ещё не выразительных взглядах.

Очередной такой взгляд, как только Аида заикнулась о том, что Стас придумал сказочный конкурс, Олег метнул в неё. Однако при всем своем скепсисе к действу одну её в палатку к Стасу не отпустил. Вернее, сначала сказал, что пусть идет одна, а потом все-таки отправился следом. Вломился с уже сонно посапывающим Тимошкой наперевес в тесное пространство, поворочался, расталкивая присутствующих, втиснулся между Аидой и Стасом, которые совершенно случайно оказались рядом.

А вечер сказок был между тем в самом разгаре. Несколько свечей, горевших тихим светом, придавали особенную атмосферу этому небольшому острову уютного волшебства, затерянному в дождливой обреченности окружающего палатку мира. Кто-то принес бутылку легкого красного вина, и они передавали её по кругу, делали по глоточку, грелись, чувствуя, как разливается красное тепло по уже немного продрогшим организмам. Дети уже спали, тихо посапывая, завернутые в пледы у взрослых на руках. Дыхание людей согревало маленькое помещение, и тепло было от того, что все сидят так плотно друг к другу. А ещё в воздухе прямо клубилось ощущение тайны и нетерпения: все ждали историю, которую приготовил Стас. Он торжественно откашлялся, явно дурачась, и прищурил хитро глаза.

— В некотором царстве, в некотором государстве, жил был ….

Парень сделал томительную и многозначительную паузу, покачав немного Риту, свернувшуюся комочком у него на руках, словно специально испытывая терпение слушателей.

— Страх, — неожиданно продолжил он, — и захотел страх как-то жениться.

— Это как? — рассмеялся нервно Олег, но на него шикнули, и он обиженно замолк.

— Это так, что стало ему неуютно одному, — как ни в чем не бывало продолжил Стас. — Объявил он, что намерен искать себе спутницу жизни.

— У него что руки, ноги, голова были, у страха? — засмеялся Алексей. — Или это был человек с такой фамилией?

Стас опять же не обиделся и не поддался на провокацию:

— Ни первое, ни второе. Это был просто древний, первобытный страх, живший себе одиноко до поры до времени где-то в головах и в сердцах людей. Он был, между прочим, для людей верным другом, оберегающим их от гибели, только они этого не замечали, и как-то не очень любили его. Старались держаться от него как можно дальше, и считали очень позорным. Несмотря на то, что страх всегда предупреждал людей об опасности, он так и оставался бесконечно одиноким. И ни у кого никогда не возникло даже мысли поблагодарить его за спасение. Например, предупредит он человека, что в подпол идти поздно вечером не стоит, человек заглянет в подпол, испугается, что лестница ветхая, и не полезет. А будь по-другому, навернулся бы и шею сломал. И благодарит он страх за жизнь свою спасенную? Вовсе нет. Ругает, на чем свет стоит: «Вот не почувствовал бы я страха, ел бы сейчас огурчики маринованные из подпола». Вот так и жил наш бедолага-страх, пока жениться не решил. Потому как жена мужа, хоть позорного, хоть гонимого, а любить обязана.

— Это кто ж такую обязанность придумал? — строго спросила Светлана.

— Жизнь и придумала, — выкрутился тут же Стас. — У неё, у жизни, придумок много.

Женщины в палатке зашевелились, зашептались, словно тихо протестовали против обязанности любить в любом случае. По стенам палатки заметались потревоженные движением тени от пламени свеч. Они плясали на брезенте огромными неведомыми существами, которые вышли к палатке послушать людские байки. А затем опять сжимались в маленькие беззащитные комочки, словно просили прощения за недавнее буйство.

— Слушайте дальше, — голос у Стаса становился все напевнее, он, чем дальше, тем больше вживался в роль сказочника.