Coward (СИ)

Когда я вместе с Добби аппарировал в подземелье и не увидел тебя среди пленных… Рон тут же бросился ко мне, завопил, что наверху тебя пытает Беллатриса. Меня ослепило яростью. Клянусь, если бы не Гарри, я натворил бы дел! Голыми руками придушил бы мерзавку! Но действовать надо было осторожно, чтобы никого не спугнуть. Нам удалось выманить Питера — представь себе, я переступил через его тело без всяких угрызений совести, словно мы никогда и не были друзьями. Безумие, верно? Война не просто развела нас, она уничтожила всё лучшее даже из моей памяти. А ведь воспоминания, особенно о юности, о такой счастливой, как наша, не должны подвергаться сомнению. Мог ли кто-то из нас тогда представить, чем всё кончится? Что один из нас — уничтожит троих других? А то, что предателем будет Питер? Когда я вспоминаю его детское лицо, глядя на которое не заподозришь, что он способен муху обидеть, я никак не могу соотнести его с нынешним лицом. Человек просто не способен так измениться. Ещё и добровольно. Значит, он был таким всегда…

По его губам проскользнула усмешка — осколок разочарования идеалиста с разбитым сердцем. Гермиона вмиг ощутила всю глубину этой горечи. Смогла бы она справиться, окажись на месте Ремуса? Он не оговорился, сказав, что Петтигрю уничтожил троих: Джеймс погиб, Сириусу по ложным обвинениями была заготовлена ужасная участь — пожизненный срок в Азкабане, и сколько бы они ни сражался за свою жизнь, смерть всё равно настигла его, а Ремус… Всё, что он любил, во что верил, в одночасье превратилось в пыль. Как он выжил? Да и выжил ли? Ведь он прав: человек не может настолько измениться. Так жив ли по-настоящему тот мальчик, однажды уже потерявший себя?

Люпин потянулся к прикроватной тумбочке и взял медный потрсигар. Внутри оказалось две последние сигареты.

— Ты не против? — обратился он к Гермионе, будто она когда-то ему не разрешала курить в её присутствии.

Дождавшись, пока она кивнёт, Люпин достал из пиджака коробок спичек и зажёг одну. Гермиона молча наблюдала за вспыхнувшим пламенем. Бледная струйка дыма потянулась вверх, растягивая сумрачную нить ускользающих мыслей.

— Знаешь, я всё думал: за что он так с нами? — заговорил вновь Люпин, задумчиво прикусив ноготь большого пальца. — Что подтолкнуло его отправить на верную смерть тех, кто всегда был на его стороне? Я даже не о нас говорю: Сириус бывал с ним груб, Джеймс тоже заносился, я им потворствовал. Но Лили! Она не сказала ему плохого слова, защищала его от наших нападок и видела в нём только хорошее! Неужели ничего в его жалкой душонке не ёкнуло, когда его хозяин убил её?

Жадно втянув в себя дым, так, что заострились скулы, он сощурился и подскочил на ноги. Статика была не в силах вместить его отчаяния. Порой несправедливость этого мира так глубоко поражает сознание, что её хочется побороть физически. Встряхнуть, выбить, вышагать. Люпин двинулся в сторону зашторенного окна.

— Для чего ему было нужно всё это? — он презрительно скривился. — Если его задевало пренебрежение Сириуса и Джеймса, так он ничего не выиграл: Пожиратели его ни капли не уважали. Он был не больше, чем мальчик на побегушках. Давало ли это ему защиту? Едва ли. Месть? Попытка показать своё превосходство над нами? Что ж, в том, что мы его недооценивали, я готов сознаться.

Гермиона слушала его и с каждым словом ощущала удушающий приступ немоты. Что сказать? Она была не в силах ни возразить ему, ни утешить. Предательство Питера Петтигрю не поддавалось никаким рациональным объяснениям, кроме одного самого жестокого: он был таким с самого начала. Подлый, искавший сильного покровительства приспособленец, лицемер. В каком-то смысле он был хуже садистки Беллатрисы, хуже самого Волдеморта.

— Я не берусь судить о его убеждениях. Хотя человеком слова его никак не назовёшь. И это я презираю в нём больше всего! Даже Сивый, несмотря на всю свою чудовищность, он честен в своей жестокости. Он убеждён, что животное начало оборотня — его сила, которую нужно не просто принять, а возвести в культ. Как чистокровие среди Пожирателей. И в стремлении доказать это, он неудержим.

Отыскав на узкой книжной полке рядом с окном пепельницу, Люпин затушил окурок. Напряжённость в его действиях обеспокоила Гермиону сильнее прежнего. Когда речь зашла о Сивом, она тут же вспомнила все свои самые страшные тревоги. Люпин почувствовал это и снова заговорил.

— Нет, милая, я не расскажу тебя, что там было: эти истории не для твоих ушей, — он покачал головой, доставая вторую сигарету. — Я бы хотел побыстрее забыть весь прошлый месяц. Впрочем, были и приятные моменты. Повстречал разных старых знакомых, даже одного одноклассника. Вместе с ним мы, кстати, и убежали.

— Как?

— Без оглядки.