Curiositas. Любопытство

Теперь удовольствие приносит в основном мысль, а мечты и идеи кажутся насыщенными и ясными как никогда. Разум стремится к независимости, но стариковское тело, словно низложенный деспот, не желает уходить в тень и требует постоянного внимания: покалывает, царапает, давит, ноет внутри, то вдруг немеет или впадает в беспричинное изнеможение. Воспаляется нога, знобит, рука не слушается, нечто тупое тычется в бок, отвлекая от книги, от разговора и даже от размышления. В юности я всегда чувствовал себя независимым, даже в компании: поскольку тело не доставляло мне беспокойств, не было ощущения, будто оно существует отдельно от меня, как безобразный двойник, доппельгангер. Я был абсолютным и неделимым целым, уникальным, непреходящим, и не отбрасывал тень – ни дать ни взять Петер Шлемиль. Зато сейчас, даже когда я один, тело всегда тут как тут – мешает, точно незваный гость, когда мне хочется размышлять или спать, пихает в бок, когда я сижу или выхожу на прогулку.

В сказке братьев Гримм, которая нравилась мне в детстве, побитую на проселочной дороге Смерть выручает молодой крестьянин. Чтобы отблагодарить его за доброе дело, она дает спасителю обещание: поскольку все люди смертны и избавить его от себя она не может, то, прежде чем явиться лично, она пошлет к нему гонцов. Через несколько лет Смерть является к крестьянину на порог. Тот в ужасе напоминает об обещании. «Разве же я не посылала гонцов? – спрашивает Смерть. – Разве не сваливал тебя Жар, не бил Озноб так, что ты падал без сил? Разве не мутнело у тебя в голове от Головокружения? Не сводило Судорогой руки и ноги? Не впивалась в скулы Зубная боль? И вообще, разве мой родной брат Сон не напоминал тебе каждую ночь обо мне? Не ты ли спишь по ночам как убитый?»

Мое тело, похоже, принимает этих гонцов каждый день, готовясь к встрече с их повелительницей. Меня не смущает, что когда-нибудь мой сон окажется беспробудным, хотя так тоже было не всегда. В юности смерть была лишь книжной, воображаемой, она настигала злых мачех или бесстрашных героев, злодейского профессора Мориарти или храброго Алонсо Кихано. Финал книги был понятен и (если книга была хорошей) заставлял переживать, но я даже в мыслях не мог представить собственную кончину. Как все молодые люди, я был бессмертен, и времени у меня впереди было хоть отбавляй. Как писала Мэй Свенсон:

Выходит, было мне десять лет
одним лишь летом? Тянулось
долго оно, видать, при этом.

Сегодня летние месяцы так коротки, что мы едва успеваем выставить в сад кресла, как уже снова приходится их убирать; кажется, что рождественские гирлянды провисели всего пару часов, и вот уже новый год пришел и ушел, и началось новое десятилетие. Эта спешка мне не мешает: я привык, что на последних страницах понравившейся мне истории темп ускоряется. Да, конечно, немного жалко. Я знаю, что персонажи, которых я так хорошо изучил, произнесут последние слова, сделают прощальные жесты, в последний раз облетят неприступный замок или растворятся в морском тумане, взгромоздившись на спину кита. Тем не менее все, что нужно завершить, завершается, а то, чего завершать не следует, останется незавершенным. Я знаю, что на моем рабочем столе порядок, и это хорошо, почти на все письма разосланы ответы, книги на местах, тексты в общем и целом дописаны (зато прочитано далеко не все, но тут, как говорится, горбатого могила исправит). В списке неотложных дел, лежащем передо мной, остались невычеркнутые строки; но они есть и будут всегда, сколько бы раз я ни доходил до последнего пункта. Мой список неотложных дел, как и библиотека, неисчерпаемы.