Curiositas. Любопытство

Приглашая Данте в «вечные селенья», Вергилий обещает показать поэту «древних духов, бедствующих там» и молящих «о новой смерти», наступлении окончательного небытия, о котором возвещено в Откровении Иоанна Богослова, или в Апокалипсисе[442]. Святой Иоанн, составитель этой книги, пророчит, что в назначенный день мертвые восстанут для Страшного суда и будут искать свои имена в непостижимой Книге жизни: если их не окажется на ее страницах, значит, им суждено вечно гореть в адском пламени. «И смерть и ад повержены в озеро огненное, – пишет Иоанн. – Это смерть вторая» (Откр 20, 14).

В христианской Европе корни аллегорической иконографии Смерти уходят глубоко в прошлое: к примеру, оживший скелет, изображенный в помпейской мозаике, начал свой роковой танец в период раннего Средневековья – с тех пор он так всех за собой и зовет, старых и молодых, богатых и бедных (он, или она, поскольку в романских языках Смерть связывается с женским началом). Образ Смерти не везде устрашающий. Так, Юкио Мисима в 1967 году писал:

Японцы – это люди, которые в основе своей повседневной жизни всегда осознают смерть. Японский идеал смерти ясен и прост, и в этом смысле он отличается от отвратительной, ужасной смерти, какой она видится людям Запада. Средневековое европейское изображение смерти – Отец Время, который держит в руках косу. Такие образы никогда не привлекали японцев. Японский идеал смерти отличается также и от идеала такой страны, как Мексика, в городах которой, на заброшенных улицах, до сих пор можно видеть поросшие буйной зеленью мертвые развалины ацтекских и толтекских храмов. Японское искусство обогащает не жестокая и дикая смерть, а скорее смерть, из-под ужасающей маски которой бьет ключ чистой воды. Этот ключ дает начало многим ручейкам, которые несут свою чистую воду в наш мир[443].

Радостно ли ожидание смерти, или при мысли о ней бросает в дрожь, вопрос остается прежним: что ждет нас за последним порогом и существует ли он? Представление о четырех благородных истинах, которое проповедовал Будда, позволяет вырваться из бесконечного круга смерти и перерождения, и сам Будда первым его преодолел. После смерти (или Parinibbana, что означает «полное завершение земного существования») Будда продолжил бытие, которое для его последователей есть «сущее в не-сущем». Пришедший после него Майтрейя, или Меттея, чтобы просветить своих учеников и показать им, каким будет грядущий мир, составил поэтическое «Пророчество» и предсказал в нем «пять утрат», которых надо ждать, когда умрет последний Будда: «Забыты будут опыт и система, так знаний обретение прервется, и символов не станет, и реликвий». Повсеместность небытия знаменует век, в котором истина будет недостижима для человека. Конец всему наступит, когда последний жрец нарушит святые заповеди, память о священных текстах померкнет, облачение и атрибуты монахов потеряют смысл, а все буддистские реликвии погибнут в огне. «Когда кальпа, или мировой цикл, упразднится», – гласит священный документ[444].

Зороастрийцы считали смерть творением злого духа Ангра-Майнью. Сначала мир существовал в течение двух следовавших одна за другой эпох, каждая продолжительностью три тысячи лет, сначала в форме духа, затем – материи, пока не явился злой дух и не принес болезни вместо здоровья, уродство вместо красоты, смерть вместо жизни. Спустя три тысячи лет, приблизительно между 1700 и 1400 годом до н. э., в Персии родился пророк Заратустра (или Зороастр), огласивший божественное откровение, познав которое человечество сумеет победить Ангра-Майнью. Священная книга зороастризма, «Зендавеста», сообщает, что нынешнее время будет длиться еще три тысячи лет с момента смерти Зороастра, и к концу его зло будет навеки побеждено. До тех пор смерть каждого индивида будет на шаг приближать этот благословенный миг, который в зороастризме называют Фрашо-керети[445].