Д. В. Григорович

Новый роман Григоровича — «Переселенцы» как бы подытоживал, художественно обобщал на широком полотне повествования накопленный писателем опыт исследования крестьянской жизни, взаимоотношений крестьянина с помещиком, его подневольного, рабского, бесправного положения. Роман был высоко оценён Н. Г. Чернышевским, который писал в 1856 году в «Заметках о журналах», что в «Переселенцах» Григоровича «есть живая мысль, есть действительное знание народной жизни и любовь к народу, у него поселяне выводятся не затем, чтобы исполнять должность диковинных чудаков с неслыханным языком: нет! они являются, как живые люди, которые возбуждают в себе полное ваше участие. В этом и причина постоянного успеха его повестей и романов из сельского быта»[19]. Общественная значимость романа «Переселенцы», раскрывшего непримиримость социальных антагонизмов между помещиками и угнетаемым ими крестьянством, определялась не только верным, объективным изображением народной жизни, но еще и тем, что он был создан в годы усиления массовых крестьянских выступлений, в то время, когда вопрос об освобождении мужика от крепостного ига стал важнейшим, коренным вопросом русской жизни.

Очень часто исследователи творчества Д. В. Григоровича, опираясь на замечание Н. Г. Чернышевского в статье «Не начало ли перемены?» о том, что предшественники Н. В. Успенского (то есть и Григорович тоже) идеализировали мужицкий быт, изображали простолюдинов такими благородными, возвышенными и добродетельными, кроткими и умными, упрекают автора романов «Рыбаки» и «Переселенцы», а также таких повестей, как «Пахарь» (помещённую в настоящий сборник), в сентиментальном любовании духовной цельностью крестьянина, в том, что он идеализировал патриархальные отношения в деревне и, отображая социальное расслоение крестьянского мира, не понимал его общественного значения и т. д. Но можно ли действительно признать, что Григорович идеализировал своих героев из народа? Л. Н. Толстой, например, видел «недостаток Григоровича и его рыбаков» в том, что писатель показывает не только хорошее, но и дурное в народе[20]. Иначе оценивал творчество художника и такой знаток русского народа, как Н. С. Лесков.

«Я не понимаю,— писал он,— почему пейзанские рассказы Григоровича подвергаются осмеянию, а рассказы целой толпы позднейших народников, напечатанные в самом огромном количестве и прошедшие без всякого следа и значения считаются чем-то полезным. По-моему, пейзаны Григоровича не только гораздо поэтичнее, но и гораздо живее, чем сахарные добродетельные мужички Небольсина, или дураки Успенского (имеется в виду Н. Успенский.— Н. У.), или ядовитые халдеи Левитова…»[21]

На самом же деле, конечно, Григорович не идеализировал народ, во всяком случае, такого рода поэтизация героев не была его творческой установкой. Он просто с любовью писал о крестьянах, видя, безусловно и отображая вполне объективно и дурные стороны их характера и быта. Так, он с горечью писал о бездушном порой отношении крестьянина к собственным детям, инертности его сознания.

«Простым классом народа,— замечал он,— вообще управляет рутина: его пугают всякие нововведения он боится идти новым путём…» и т. д.[22]

Для того чтобы объяснить противоречивость оценок творчества Григоровича и изменившееся вдруг отношение к его произведениям Чернышевского, следует вспомнить о том, что в годы создания писателем его романов «Рыбаки» и «Переселенцы» передовая русская литература вступила уже в новый этап своего развития. Несмотря на то что к середине 50‑х годов литература сделала очень многое в изображении крестьянина, ремесленника, «простолюдина» вообще (герои из народа стали изображаться в свете больших нравственных, общественных, государственных проблем, раскрывалось богатство их внутреннего мира), всё же отношение многих художников к крестьянину, мужику, как отмечал Чернышевский, продолжало оставаться «сострадательным», на народ продолжали смотреть только как на жертву несправедливого социального устройства. Поэтому пафос многих произведений приобретал часто не столько социальное, сколько общегуманистическое звучание. И самое главное — в народе не видели той общественной силы, которая только одна и способна сломать, уничтожить несправедливый, основанный на рабстве общественный строй.