Д. В. Григорович

Значительное место в творчестве Григоровича в эти годы занимают и так называемые нравоописательные повести, рисующие жизнь и быт городских обывателей. К такого рода произведениям, продолжающим и развивающим традиции Гоголя в изображении самодовольства, тупости и никчёмности жизни паразитирующих слоёв общества, снедаемых завистью чиновников, городских обывателей, бездарных и самодовольных литераторов и т. д., обращались в это время многие русские писатели — И. И. Панаев, В. А. Соллогуб, А. Н. Плещеев, М. Е. Салтыков-Щедрин.

В посвящённых этой теме повестях «Похождения Накатова, или Недолгое богатство» (1849) и «Свистулькин» (1855) наиболее ярко проявляется сатирическая сторона дарования писателя. И хотя критика Григоровичем дворянско-чиновничьей среды и не подводила читателя к тем глубоким социально-значимым выводам, которые подготавливались сатирическими произведениями Герцена, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, всё же художник создаёт в них целый ряд запоминающихся карикатурных образов беспутно живущих богачей, франтов, резонёрствующих либералов, заражённых патологическим тщеславием чиновников, лицемеров, авантюристов.

Гоголевские традиции сатирического изображения быта провинциальных помещиков Григорович продолжает разрабатывать и в романе «Просёлочные дороги», в котором отдельные эпизоды провинциальной жизни объединяются в повествовании, как и в «Мёртвых душах» Гоголя, мотивами путешествия, дороги. Роман этот, напечатанный в 1852 году в журнале «Отечественные записки», успеха не имел. Им не был доволен и сам автор, не сумевший должным образом «распределить материал» в произведении.

Однако для характеристики общей направленности романа «Просёлочные дороги» следует упомянуть тот факт, на который особое внимание обращает в своих мемуарах и Григорович: роман был приостановлен цензурой сразу после публикации первой части, ввиду того, что дворянство в нём было выставлено «в слишком карикатурном виде».

Несмотря на разносторонность творческих интересов писателя в 50‑е годы, главная цель его литературной деятельности по-прежнему — исследование народной жизни. Хотя к этому времени и появилось немало произведений из народной жизни, крестьянин во многом продолжает оставаться для русского общества той же загадочной, непознанной фигурой, что и раньше. И не случайно в 1853 году сам автор «Записок охотника» писал:

«Мужички совсем одолели нас в литературе. Оно бы ничего; но я начинаю подозревать, что мы, так много возившиеся с ними, всё-таки ничего в них не смыслим»[17].

Некоторые представители так называемого просвещённого общества знали о жизни крестьян не более, чем знакомые помещика Слободского («Пахотник и бархатник»), считавшие, что мужик только и делает, что «хлебает себе щи, пичкает с утра до вечера пироги и сметану да на печке валяется…», или имели о мужике совершенно извращённое представление (как о существе примитивном, неспособном на проявление человеческих страстей, чувств, желаний), подобно толстому господину из рассказа Григоровича «В ожидании парома», в котором писатель сатирически заострённо раскрывает подлинную сущность отношения дворян к своим крепостным.

В романах «Рыбаки» и «Переселенцы» писатель ищет новые пути постижения души русского крестьянина, разностороннего исследования его отношений к своим ближним, к барину, к труду, окружающей его природе.

Роман «Рыбаки» (1853) привлёк внимание читателей и критики уже одним тем, что это был первый роман, центральной фигурой которого стал мужик — крестьянин-рыбак Глеб Савинов, умудрённый жизнью, наделённый сильным, решительным характером.

И этот важный для развития русской литературы факт был особо подчёркнут А. И. Герценом в статье «О романе из народной жизни», посвящённой «Рыбакам». Несмотря на то что в общей оценке великим русским критиком и писателем романа и тех надеждах, которые он у него вызвал, отразились во многом его народнические иллюзии. Герцен всё же верно отметил главное достоинство «Рыбаков», указав на эпичность характера Глеба Савинова и на то, что в нём впервые жизнь крестьянина изображена «не в условиях неравной борьбы с помещиком и его деспотическими нравами или с крючкотворными притеснениями администрации, это жизнь крестьянина в себе»[18].