Д. В. Григорович

В 1848 году в журнале «Современник» появляется повесть Григоровича «Капельмейстер Сусликов», рассказывающая о драматической судьбе бедного музыканта, сына крепостного крестьянина. В ней писатель развивает параллельно сразу две очень важные для русской реалистической литературы того времени темы. С одной стороны, писатель ставил перед собой задачу воссоздать трагическую историю художника из народа, не имеющего никакой надежды на признание и успех в условиях крепостнического общества и обречённого в нём, как и героиня повести «Сорока-воровка» Герцена, вышедшей чуть раньше повести Григоровича, на гибель, с другой,— подобно И. С. Тургеневу, автору «Записок охотника»,— представить простого человека, сына крепостного мужика как личность, как человека одарённого, талантливого, куда более способного, чем использующие и присваивающие его талант дворяне, распоряжающиеся судьбой музыканта.

Если в «Деревне» социальный антагонизм между крестьянами и помещиками-дворянами Григорович раскрыл лишь косвенно, через исключительную ситуацию, в которой оказалась героиня, через изображение её несчастной судьбы, то в «Капельмейстере Сусликове» и в других произведениях конца 40‑х — начала 50‑х годов писатель представляет этот антагонизм уже в открытом противостоянии двух сословий, как нечто обычное, как характернейшую черту современной ему действительности. Причём эти противоречия художник стремится подчеркнуть, обозначить и композиционно: параллельным изображением барской пустой, бессмысленной жизни и тяжёлой, безотрадной мужицкой доли. Приём социального контраста становится одним из важнейших сюжетно-композиционных приёмов в творчестве Д. В. Григоровича 1850‑х годов.

Именно этот принцип во многом определяет поэтику таких его повестей, как «Кошка и мышка» (1857), где рассказывается о мытарствах крестьянина Савелия, оказавшегося в лапах прохвоста откупщика Пукина; «Пахотник и бархатник» (1860). о разорении семьи трудолюбивого мужика Карпа; и, наконец, романа «Переселенцы» (1856), в котором даётся параллельное изображение жизни господ и их крепостных.

Сопоставление быта и занятий мужика и барина, естественно, невольно приводило читателя к мысли о недопустимости, невозможности, да и просто бессмысленности такого положения вещей, когда один трудолюбивый, честный, но полуголодный и несчастный человек всю свою жизнь с утра до вечера трудится для того, чтобы другой человек, чьё бесцельное существование (как жизнь, например, Слободского — героя повести «Пахотник и бархатник») и оправдать-то ничем и никак нельзя, мог нежиться в довольстве и роскоши.

Писателю удаётся с особой художественной убедительностью показать всё бесправие, всю неустойчивость жизни крестьянина — намеренным введением в сюжет повествования элемента случайности. Он как бы ещё раз подчёркивает тем самым, что жизнь, благополучие мужика совершенно не зависят ни от результатов его труда, ни от его старательности, рассудительности, ума, таланта. Его судьба оказывается в полной подчинённости прихоти помещика и слепой воле случая. Самая пустая, элементарная случайность начисто разрушает создаваемый нечеловеческим трудом крестьянский быт, ведёт мужика зачастую к полному разорению и даже гибели. Случайно барин, скучая, взглянул на бедную сироту Акулину и ей была тут же уготована мученическая жизнь и преждевременная смерть. Случайно, раньше срока, помещику Слободскому («Пахотник и бархатник») понадобились на какие-то пустяки деньги — и деревня разорена. Случайно в провинциальный городок приезжает значительное лицо — и жизнь капельмейстера Сусликова оказывается изломанной. Племянник Савелия Гришутка («Кошка и мышка») случайно купил для готовящихся крестин бочонок водки не в том, в каком нужно было, кабаке, за пределами уезда,— и Савелий оказывается на грани разорения, попав в хищные лапы исправника, писаря, откупщика, готовых содрать с него за нарушение положения об откупах три шкуры. Правда, в конце концов жизнь в семье Савелия вроде бы налаживается. Но надолго ли? Не сметёт ли вновь всё благополучие семьи какой-либо нелепый случай — невольно думает читатель, вспоминая встречу откупщика Пукина со становым приставом, когда писатель ясно даёт понять, в какой зависимости находится судьба мужика от минутного настроения помещика, богача.

Вообще мастерское умение организовывать отдельные сценки, вводить в начале или в середине повествования те или иные детали, которые неожиданно «срабатывают» в финале произведения,— одна из важнейших особенностей творческого метода Григоровича. Читая о том, как бежала по снегу «в мутных волнах между сугробами» маленькая Дунька за гробом матери, вспоминаешь вдруг горестные размышления писателя в первой главе повести «Деревня» о том, как много гибнет в раннем детстве предоставленных родителями на волю судьбы детей, и уже перестаёшь сомневаться в трагическом исходе и этого эпизода рассказанной истории.