Д. В. Григорович

И эта задача была реализована художником. Но замысел Григоровича был всё же несколько иным, в известном отношении выходящим за рамки установок «натуральной школы» и отразившим очень знаменательную для русской литературы второй половины 40‑х годов тенденцию в литературе, в произведениях Ф. М. Достоевского, А. И. Герцена, М. Е. Салтыкова-Щедрина, постепенно намечался поворот от веры во «всеподчиняющую силу века, среды» к мысли об активности человеческой личности, её достоинстве, самосознании, а следовательно, в эстетическом плане — от бытописательства к психологизму. Постепенно «маленького человека», человека толпы, ещё ранее утвердившегося в качестве литературного героя, стали изображать не только как жертву несправедливого социального устройства или как некий необычный социальный тип, а, в некоторых отношениях, с тех же идейно-эстетических позиций, что и главного традиционного героя повестей и романов (дворянина, отчасти разночинца). Именно такую задачу и ставил перед собой художник, стремясь утвердить свою героиню — простую крестьянку — как личность, показать особенности её сознания, раскрыть богатство и поэтичность её души. К сожалению, Григоровичу лишь в малой степени удалось воплотить свой замысел.

Пытаясь представить Акулину как фигуру исключительную (то есть как истинную героиню), со своим особым, отличным от других духовным миром, он разорвал все узы, связующие её со средой и общественной, и семейной, и естественно, как реалист, отрицая идеализацию при изображении действительности, не мог показать тех оснований, на которых бы развилось или как-либо проявилось её сознание.

Но, как это иногда бывает, недостаток в одном обернулся достоинством в другом. Поставив свою героиню в столь исключительные обстоятельства полного пренебрежения к ней всех окружающих, художник тем самым настолько подчеркнул трагическую сторону её социального положения, что она превратилась в своего рода символ бесправия и обездоленности крестьянки в условиях крепостничества, испытывающей на себе гнёт помещика, управляющего, семьи мужа. Общность судеб Акулины и многих крестьянок как бы подчёркивалась и самим названием повести — «Деревня».

Повесть «Деревня» вызвала самые противоречивые отклики в печати.

«Не обошлось, конечно,— как замечает сам писатель,— без насмешек со стороны ненавистников реального направления литературы; в „Ералаше“ я был изображён в виде франта, роющегося в навозной куче, между тем как из ближайшего окна баба выливала мне на голову шайку помоев»[9].

Особое место было отведено «Деревне» Григоровича и в статье славянофила Ю. Самарина, напечатанной в журнале «Москвитянин» в 1847 году и направленной против литературы «натуральной школы».

Повесть Григоровича, так же как и другие близкие ей по духу произведения, рассматривалась славянофилами как «карикатура и клевета на действительность».

В повести молодого писателя идеологов «Москвитянина» раздражало даже не то, что в ней всё внимание было сосредоточено лишь на «тёмных сторонах жизни»,— изображённые в повести взаимоотношения крестьян и помещика, совершенно равнодушного к судьбам своих рабов, взаимоотношения селян между собой разрушали утверждение славянофилов о целостности и единстве патриархального и нравственного мира деревни.

Совсем по-иному была встречена «Деревня» демократически настроенными русскими писателями и критиками. Это «одно из лучших беллетристических произведений прошлого года»[10],— писал в 1847 году В. Г. Белинский.

Повесть Григоровича явилась не только ярким свидетельством тяжёлой жизни русского крестьянина, внеся тем самым заметный вклад в борьбу передовой части общества с крепостничеством; она имела ещё и большое историко-литературное значение: это была, как верно заметил И. С. Тургенев, «по времени первая попытка сближения нашей литературы с народной жизнью»[11], первая попытка утвердить в качестве главного героя литературы обыкновенных «грубых, невежественных» мужиков и баб.

Защищая автора «Деревни» от нападок «Москвитянина» и отстаивая право каждого писателя изображать любые, в том числе «тёмные стороны» жизни, Белинский замечает, что не «только дикость и зверство в семейных отношениях» видит Григорович в русской деревне.