d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

Мужчина отходит, медленно приближается к ней, взгляд не сводя с ее глаз, в котором смешалось все: доверие, благодарность, восхищение и нежность. Через пару секунд этот взор будет уже совсем-совсем иным.

— Значит, у меня получилось, — нависает над ней, заставляя вжаться в диван и не отводить взгляда. — Все вышло даже намного лучше.

— О чем ты? — шея ее слишком соблазнительная. Болезненное желание схватить, сдавить горло пульсирует опаленной кровью в висках. Сальваторе снова ощущает потребность в насилии над этой девушкой.

Но насилие будет не физическим.

— О том, что ты — дешевая, предсказуемая и фальшивая потаскушка, коих я терпеть не могу, — сквозь зубцы цедит, взглядом испепеляя свою жертву. Елена чувствует, как сердце ее щемит болью и непониманием. — Ты кричала, что ненавидишь меня, что презираешь меня, а теперь, — он приближается к ее уху, от него веет сигаретами и злобой, алкоголем и ненавистью. Елена задыхается. — А теперь ты вьешься возле моих ног как бродячая кошка, ища во мне дружбы, снисхождения и взаимности. Только знаешь, чем наши отношения отличаются от тех, о которых ты читала в своих дрянных, хуевых книгах? Я ненавижу тебя, Елена. Всеми фибрами своей золотой, как ты выразилась, души. Ненавижу настолько сильно, что сейчас хочу ударить тебя еще раз. Ненавижу настолько, что хочу задушить и увидеть, как ты будешь корчиться в конвульсиях беспомощности и непонимания. Ненавижу настолько, что решился быть с тобой нежным и добрым, заслужить твое доверие, а потом разъебать его в щепки, как ты когда-то разъебала мое, когда не пожала руку!

Он отстраняется медленно, словно никуда не торопясь. Пространство вокруг этих двоих наполняется углекислым газом. Он проникает в легкие, отравляет организм. Елена смотрит в глаза своего врага, впервые видя во взгляде столько неприкрытой и обнаженной ненависти. Она чувствует себя использованной во второй раз. Она не может сдержать слез, не может отвести взора от Сальваторе, словно тот ее гипнотизирует. Не может подобрать слов — они теряются. Не может пошевелиться — ее сковало анемия. Не может оттолкнуть его — он как коршун нависает на жертвой.

— Ты смотрела на меня с отвращением и брезгливостью, потому что ты — девочка другого класса, а теперь я смотрю на тебя с отвращением и брезгливостью, потому что сначала воссоздал, а потом разрушил твой ничтожный мирок. Потому что растоптал тебя. Потому что превратил тебя в ничто. А знаешь, почему ты растоптана, хоть пытаешься сейчас уцепиться за остатки своей гордости и убедить себя, что я для тебя — пустое место?

Слезы уже и нет смысла скрывать. Они стекают все быстрее и быстрее, а прежний мир рушится как карточный домик, как песочный замок. Шторма в груди нет, нет и исступления.

Он парализовал ее своими словами, как кобра — укусами. Он уничтожил, испепелил ее. Елены больше нет.

— Потому что ты никогда не сможешь рассказать Тайлеру о всем, что между нами было, иначе в его глазах ты будешь такой же дешевой как и в моих! И ты будешь чувствовать себя зависимой от меня каждый грабанный раз, когда будешь говорить свою лживую правду. И ты будешь вспоминать меня всякий раз, когда он будет зажимать тебя в подворотнях или целовать. Ты не сможешь рассказать правду, но сможешь вспоминать меня, наше прошлое и чувствовать себя использованной и доступной!

Он выдерживает паузу. Он стреляет в упор. Сердце разрывается на атомы.

— Один ноль, милая, — он скалится, получая бешеное удовольствие от того, что только что натворил. — Теперь ты не сомневаешься в моей черноте под позолотой?

Выдавить уже родное: «Я тебя тоже ненавижу» кажется бессмысленным. Елена точно знает, что человек напротив — это тот ублюдок, бить которого надо его же оружием. Вспыльчивость не поможет. Никогда не помогает. И будь Гилберт чуть постарше, поопытнее и помудрее, она бы придумала едкую фразу. И будь Гилберт чуть посмелее — она бы воткнула нож этому мерзавцу по самую рукоятку. Но все, что ей остается, — лишь слабо оттолкнуть мужчину от себя, схватить сумку и пулей выбежать из комнаты, забыв забрать свои вещи и свои рисунки.

Девушка выбегает в прихожую, обливаясь слезами и наспех обуваясь. Она боится так, будто в другой комнате не Сальваторе, а какое-нибудь привидение или другое мифическое существо, против которого нет оружия. Она боится так, будто за ней гонится та толпа уебков, которая подкараулила ее в парке.

Она еще никогда так сильно не боялась.

Схватила сумку, открыла дверь и скрылась на лестничной пролете. Сальваторе слышал быстрые шаги и рыдания. Он равнодушно вышел в коридор, закрыл дверь за своей гостьей, а потом…

А потом придался остервенению. Ворвался в спальню, в которой жила Гилберт, скомкал простыни, содрал пододеяльники, наволочки, все это наспех стал засовывать в мешки для мусора. Рисунки ее рвал в клочья, на маленькие частицы. Он стирал следы присутствия этой шибанутой в своей квартире. Он хотел отмыться от ее запаха, от ее прикосновений, преисполняясь ненавистью к себе же за тот поцелуй. Он открыл окна, хоть в квартире и так было очень холодно. Слишком.