d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

Сальваторе прищурился, выпустил дым из легких и медленно поднялся. Он хотел посмотреть в ее наглые глаза, увидеть там хоть толику человечности или благоразумия. Хотел, но не увидел. Лишь настырность. Лишь вызов. Лишь взгляд, говорящий: «Ну, попробуй приручить меня».

— Неужели ты думаешь, что я верю тебе? А? Ведь все эти твои дешевые фразы, лживые ужимки, фальшивые действия — все это я нутром чую, понимаешь? Я ведь уже предупреждал тебя, чтобы ты не провоцировала меня.

Она не изменилась. Продолжала вглядываться в его глаза, разжигая пожар их душ, разжигая фантазию и будоража сознание нехорошими фантазиями. Эта наглость стала выводить Сальваторе из себя.

— Я только понять не могу: тебе это удовольствие доставляет?

Она выше подняла подбородок, сделав шаг вперед и сократив расстояние. Его личное пространство нарушено. Ее близость запредельная. И Доберману хочется воспользоваться этим, хочется доказать этой выскочке одно: играть со спичками действительно опасно.

— Да. Так же, как и тебе.

Он сделал затяжку, отходя на некоторое расстояние, словно что-то обдумывая. И зря он наивно полагал, что эта девочка пропитана его запахом. На самом деле, он тоже впитывал ее. Все ее взгляды, все ее повадки, все ее слова — это он научил наизусть неосознанно. Ее слишком много в его мыслях, в его объятиях, в его постели, которая пропитана ее запахом.

Сальваторе разозлился. Бросив сигарету в пепельницу, он ринулся к девушке, хватая ее за талию и рывком заставляя сесть на диван. Гилберт не ожидала такой резкости, но не удивилась ее проявлению. Она была слишком беззащитной — это лишало рассудка их обоих. Она хотела подчиняться. Он хотел подчинять.

Теперь и ему стало жарко.

— Слушай меня внимательно и запоминай, — процедил он, нависая над девушкой и впиваясь в ее плечи руками, — сейчас ты собираешь манатки, сваливаешь отсюда и навсегда — слышишь? — навсегда забываешь сюда дорогу, а я, так уж быть, сделаю тебе одолжение и не расскажу твоему парню, как ты наведываешься в гости к другому мужику.

Красивая девочка Елена была слишком привлекательна, чтобы разозлиться на нее как следует. Честно, принадлежи она ему, он бы всю дурь из нее выбил. Честно, принадлежи она ему, он бы не церемонился с ней, и тогда бы эта сучка познала великую, но простую истину: не играй с людьми.

Шатенка даже не попыталась дернуться. Видимо, ей, и правда, это нравилось.

— Черта с два, Доберман! Ты воспитал меня такой! Ты сотворил из меня такую суку! Я — твое детище, поэтому даже не смей мне это костью поперек горла ставить. Я — твое отражение, Сальваторе. Твое прекрасно ужасное отражение, — и если раньше ее голос со спокойного тона переходил на высокий тон, то теперь все изменялось: с крика девушка перешла на шепот. Эта перемена была неожиданной. Действительно неожиданной за все время их сегодняшнего общения.

Им обоим это понравилось. Им обоим понравилось и то, что тип их отношений тоже эволюционировал: теперь вместо криков, истерик и исступлений был лишь холодный диалог, под которым скрывались самые жаркие эмоции. Новый уровень сложности. Ставки вновь повысились.

Гилберт схватила запястья мужчины, скинула его руки и быстро поднялась. Ее тело оказалось прижато к его телу. Тактильная близость перестала удивлять.

Будоражащий шепот — вот что теперь в моде их общения.

— Ты думаешь, я не замечаю, как ты на меня смотришь, Доберман? — она улыбнулась. Она улыбнулась так, что эту улыбку хотелось стереть с ее лица. — И если я извращенка, то стала я такой лишь благодаря тебе. Тебе ведь самому нравится это, Деймон, — она закинула руки за его шею, прильнув к нему как кошка, просящая ласки и заботы. — Так сильно нравится, что ты каждый раз позволяешь мне устраивать эти спектакли…

Она сделала глубокий вдох, прижимаясь еще сильнее. Нет, страсти или физического влечения не было. Ни у него, ни у нее. Им просто нравилось играть во врагов, в любовников, в друзей. Каждый раз они придумывали себе новые роли, каждый раз активно вживались в них, получая овации и одобрение от своих личных демонов. И сейчас, когда она была в его объятиях, когда его руки внезапно оказались на ее талии, они оба испытывали кайф от безумия их игры.

Никаких чувств. Лишь игра. Лишь увлекающая игра.

Или им просто нравится так думать…

Схватив ее за талию, он хотел ее отстранить, но не мог. Их объятие затянулось. Оба не хотели, чтобы оно прекращалось.

— Я смотрю на тебя лишь по одной причине: ты мне позволяешь это делать, — его хватка усиливается, и Елена поддается вперед, навстречу этому мужчине и этому безумию. — А посмотреть у тебя есть на что, отрицать не стану. Только вот есть разница между моим азартом и твоим.

Она ухмыляется, глядя прямо ему в глаза. Скоро он сотрет эту ухмылку с ее лица — ему уже не впер… Ему постоянно это делать приходится.

Добеман привлекает девушку к себе, и они оба растворяются в бешеной близости.

— А разница том, что ты не можешь без меня жить, а я могу. Я — твоя ебаная анорексия, милая. Кроме меня ты больше не можешь никого воспринимать, не можешь никому доверяться, не можешь кому-то отдаваться…