d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

— Ты на последнем курсе, какая может быть практика? У вас сейчас же… — девушка прищурилась, уставившись на Локвуда, а потом резко выпрямилась и медленно отсела назад. Изображение в считанные секунды приобрело четкость, будто бы настроили фокус. — Нет… Нет, ты не можешь, — девушка отрицательно покачала головой. Локвуд потянулся к ней, но Беннет, как ошпаренная, подскочила, встав у изголовья кровати.

— Все будет в порядке. Я еду на пару недель. У меня есть разрешение от университета…

— Да хоть от самого президента! Черт! Черт! Черт! Черт!

Она бы швырнула что-то о стену, но под руку ничего не попадалось. Она бы кинулась на кого-то с кулаками, но сил не осталось. Она бы закричала, завопила во весь голос, но болело горло. Будто весь мир был против буйств недоделанной феминистки, от которой пасет сигаретами, усталостью и дешевизной.

Девушка вскрикнула, потом схватилась за изголовье и медленно опустилась на пол. Воздержание от курения, недостаток никотина, дружбы, родителей и любви, физические недомогания, стрессы, чувство одиночества — все это пронзало спицами в течение долгого времени. В течение бесконечных недель боль то усиливалась, то утихала. Теперь же наступала стадия смерти. Отмирание клеток головного мозга, анемия конечностей, замедленное сердцебиение — агония прекращалась. Теперь Бонни накрывала тьма. А тьме не хочется сопротивляться. Ей нужно просто поддаться и станет легче. Уже становится.

— Зачем? — единственный вопрос. Нужный, что самое характерное, ведь Добермен его не задал. Да и сам Тайлер не задумывался, зачем ему покидать Штаты, лететь в Мексику, где не только чужой язык и чужая культура — там чужие люди, чужие души. Все до единого. Все до единой. И дело не в патриотизме, не в «гражданине мира». Дело не в геройстве.

— Все как-то резко ухудшилось… Я не могу смотреть на тебя, не могу смотреть на нее, на Сальваторе, на свою мать… Я хочу просто сбежать к тем людям, которым еще хуже. Так, по крайней мере, я не буду чувствовать себя дерьмом.

— Ты не дерьмо, — девушка закрыла глаза. Она ощущала тихое шипение своей души. Последние ноты безумной какофонии. Последние аккорды. — Ты слабак.

И слез тоже не было, вопреки канонам жанра. Бонни тоже ощущала «тошно». Пока Елена контаминировала с Деймоном, Бонни контаминировала с Еленой, сама того не подозревая. Больше не хотелось страсти и любви. Больше не хотелось с кем-то быть. Хотелось сбежать. От всех. От себя. Желательно — затеряться где-то на холодных окраинах Аляски в теплом доме с камином. Можно купить целую коробку книг, можно даже две. И несколько сотен пачек чая. А больше не нужно было никого. Ранняя стадия мизантропии — не слишком красивое выражение, но это первое, что приходит на ум.

— Уходи, — без сожаления и надрыва. Без безумия. Тихо и спокойно. Перегоревшая Бонни работала на резервном питании. Все ее чувства — лишь автономия, энергосберегающая техника. Все ее чувства — лишь заменители настоящих. — Уходи отсюда, пожалуйста…

Она не собиралась подниматься и смотреть на Локвуда, которого, может быть, видела в последний раз. Она не собиралась бросаться на шею и умолять остаться, наверное, потому, что знала, что людей не удержит ничто, если они собираются уходить. Их не удержит твоя всеобъемлющая любовь, которая дробит ребра и разрывает сердце. Их не удержит твоя преданность, твоя боль, твое жгучее и хоронящее тебя заживо сожаление. Тоска, любовь, уважение, симпатия, сочувствие — это потеряло значимость. Цинизм взошел на престол, стерев старые скрижали и прописав новые законы.

— Ты ведь можешь меня понять…

Беннет открыла глаза и устало посмотрела на парня. Девочка хмыкнула. Девочка Бонни, эта поломанная кукла, которая даже на помойке была изгоем, она решила принять устои современного общества. Если мир не хочет больше красивых историй про принцев и золушек — их не будет. Если мир не хочет сказок про то, как золушки становятся новыми принцессами — сказок не будет. Нет, можно конечно продолжать грести против течения, но оставим это для героических романов маститых писателей. Нет, можно продолжать грести против течения, но люди устают. Физически и морально. И иногда они устают настолько сильно, что соглашаются плыть по течению.

— Не могу. Не могу, потому что знаю, что… — девушка снова закрыла глаза, прижавшись к холодному металлу больничной крвоати. — Просто уходи, Тайлер. Я хочу дышать, слышишь? А ты только что порвал мне легкие… Уходи. Уходи…

Она медленно схватилась за железные прутья, медленно поднялась. Худоба была даже на руку — теперь многие физические задания давались легче, теперь холод больше не мучил. Есть свои преимущества в туберкулезе и нервных срывах.

Девушка уселась на кровать. Она хотела курить. И это желание было мощнее ощущения одиночества, ощущения предательства, ощущения подступающей паники от того, что этот разговор, возможно, последний.