d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

— Лучше поздно, чем никогда, — уверенно произнесла она, выше подняв голову. На тонкой шее блестела серебряная тонкая цепочка. Этот блеск почти затмевал блеск звезд.

— Не за что. Это все? — он повернул голову к ней, найдя в себе силы посмотреть ей в глаза. Оперевшись о капот ее машины, они стояли в бездвижии словно мраморные статуи. Они были молоды и прекрасны. Они были порочны и безнадежны.

— Я люблю его, — она улыбнулась. Улыбнулась той своей искусственной улыбкой, на которую была способна только она. Какая-то вымученная, ненастоящая пластмассовая улыбка, которая бывает только у кукол в пластиковых коробках. — Ты понимаешь, что я чертовски-сильно люблю его?

Она тоже повернулась к нему. Пластиковая улыбка больше не искажала лицо, и Тайлеру даже показалось, что в этой девушке действительно есть что-то особое. То ли ее чрезмерная уродливо-привлекательная худоба, то ли ее характер и молчаливость, то ли ее акцент и повадки, но что-то определенно очаровало. Локвуд не испытывал к ней ничего — ни раздражения, ни антипатии, ни страсти, ни элементарного влечения. Ему нравилось смотреть на нее, как художнику нравится смотреть на полотно Леонардо да Винчи, но не более.

— Почему бы тебе самой ему об этом не сказать?

— Потому что, — она повернулась к нему всем корпусом. Цепочка продолжала блестеть на выпирающих ключицах. Под распахнутой курткой была тонкая синяя шифоновая блузка, и холод октября эта девочка тоже не замечала, — я думаю, что о любви не говорят вслух. Я думаю, ее должны прочувствовать. И я думаю, — нет, я уверенна, — что он прочувствовал.

Локвуд усмехнулся. Он тоже повернулся к ней всем корпусом. Честно, ему осточертело выслушивать молитвы поломанных девочек, убаюкивать их в своем тепле, согревать и успокаивать. Честно, ему бы хотелось самому забыться в ком-нибудь. Ему бы хотелось вырвать все чужие проблемы из своей жизни и предаться хоть на пару мгновений забвению.

— Для чего ты мне это говоришь?

— Для того, чтобы ты не сомневался в этом. Понимаешь, в сущности, не важно, как мы поступили, что сказали, как ушли и как вернулись. Ведь в большинстве случаев поступки не имеют значения. Важно лишь то, что внутри нас.

Локвуд прищурился, а потом улыбнулся. Он свято верил, что не стоит пришивать никого к себе алыми нитками. Да любыми нитками не стоит, даже самыми крепкими. Он свято верил, что эта нимфа преувеличивает, что у нее просто ностальгия, и ей охота вновь истерзать свое сердце страстями, чтобы вспомнить хоть что-то. Он был почти верен в этом.

— Хорошо, я тебя услышал. Это все?

Она вновь улыбнулась. Выше подняла подбородок. Подняла так, как могла поднять только она в свойственных ей манерах. Во взгляде блестели заинтересованность и холодная готовность принять любую действительность. Эта девочка сохраняла свою статичность, свою последовательность. Она не была рождена для импульсивности, поэтому и не подходила Деймону. Поэтому и не могла докричаться-достучаться до него. Ее многочисленные заявления в полицию, ее многочисленные выходки были своеобразным криком о помощи, но отнюдь не характеристикой ее натуры.

— Спокойной ночи, Тайлер Слоквуд, — она медленно подошла к нему, обняла его, так ласково и нежно. Она напоминала уродливую пародию на Марлу Сингер, для завершения образа ей не хватало только дымящейся сигареты. Ей бы хотелось сказать ему что-нибудь, что понял бы только он. Ей бы хотелось броситься в другую крайность и выплюнуть какую-нибудь едкую фразу, которая стерла бы его спокойствие в порошок, но она уже давно привыкла не размениваться на ненужные слова. К тому же, в этот вечер Тайлер должен был знать только одно — она любит его. Чертовски-сильно.

— Так, куда ты теперь? — спросил он скорее из вежливости, чем из любопытства. Просто ему не захотелось заканчивать эту ночь недосказанностью. — К Сальваторе?

— Я в мае еду в Дубаи, — ответила она, медленно разворачиваясь и направляясь к двери своего автомобиля, — хочу закопать в песке все, что связывало меня с этим дрянным местом.

— И Сальваторе? — с ухмылкой спросил он. Цинизм — не про него, но с этой девочкой разговаривать иначе не получалось. В конце концов, она сама виновата, раз обзавелась такой репутацией. В конце концов, стервы хоть и привлекательны, но в большинстве своем одиноки. Джоанна — отличное тому подтверждение.

— Да, но до этого еще пять месяцев, — она открыла машины, Тайлер отошел в сторону. — И я все еще надеюсь.

— Надежда — это иллюзия.

— Надежда — это единственное, что остается в таких безнадежных случаях, — произнесла-пропела она, словно та боль, которой упивалась от своих безответных-извращенных чувств к мужчине, — с которым у нее есть только прошлое, — ей нравилась. Такое прошлое не закапывают в песок, Локвуд понимал это, но решил не вдаваться в подробности, потому что он знал о Джоанне Хэрстедт только самое необходимое. Подробности в знакомствах ему не были нужны.