Да

Сам Лев Антоныч не был никаким разработчиком и даже, наоборот, с осени нигде не работал и сидел с ребенком в купленной в ипотеку квартире где-то на окраине Москвы, пока его жена работала юристом в гигантской компании, производившей многопользовательский шутер про беготню по советским пятиэтажкам. Предполагалось, что это только временно, пока он не найдет работу в новом городе, но зарплаты жены хватало и на жизнь им троим, и на выплату кредита, так что поиски шли медленно.

На первую же зарплату Волгушев нанял маленькую двухкомнатную хрущевку, в которой уже до него побелили стены, а значит, не надо было делать вообще никакого ремонта. Настя пришла в восторг, когда поняла, что он теперь живет в квартале от квартиры, где она пару лет назад снимала комнату. Она спросила, открыт ли еще магазин подержанной мебели на бульваре. Волгушев сказал, что там теперь продуктовый, зато напротив стали продавать подержанную одежду. Они, дополняя друг друга, прошлись по району еще раз: бассейн теперь – учреждение; липовая аллея у детского садика все так же пахнет медом каждый влажный вечер; на площади у кинотеатра подростки по-прежнему развлекаются, подбрасывая полупустую бутылку с водой так, чтобы она приземлилась на донышко; пешеходные полоски бульвара наконец соединили зеброй; в любой момент дня и ночи хотя бы на одной скамейке обязательно сидит пьяная женщина, которая пытается схватить голубя, пока крошит батон на асфальт. То, что в квартире две комнаты, а не одна, как было бы логичнее для холостяка с небольшим доходом, они не обсуждали.

Волгушев впервые в жизни жил один. Под малейшим предлогом он не ехал в офис и проводил весь день дома. Теперь он курил прямо в постели, а книги читал в основном в ванне, где лежал по часу утром и вечером. Когда обе руки были мокрые, он перелистывал страницы носом. Ровно в семь утра в квартире издалека доносился глухой звон церковного колокола. Чуть позже за стеной включался телевизор, попеременно передававший часов до десяти только новости и прогноз погоды. Через месяц Волгушев додумался купить беруши и больше никогда ничего этого не слышал. Он приучился не включать в комнате верхний свет, а только зажигать лампу и торшер. Так выглядело гораздо лучше. Этому он научился из Настиного инстаграма – у нее как раз начался декораторский период.

Пока было тепло, он по нескольку часов подряд сидел на балконе. В сумерках, когда на уровне глаз вдоль дороги постепенно загорались фонари, а стрижи особенно бойко летали от крон деревьев до своих гнезд под крышей, он иногда бубнил себе под нос строчки Фета про ласточек. Почти каждую ночь на балконе этажом выше убаюкивающе гудели голоса студентов – беззлобные, не пьяные, скорее, мечтательные. Были дни, когда в такие моменты приходило какое-нибудь пустяшное, но дышащее чувством сообщение от Насти, может быть, даже немного ее болтовни звуковым сообщением, и он, когда писал ей ответ, или сам, силясь быть серьезным, наговаривал ей что-то в динамик, ловил себя на том, что все время улыбается и что сейчас он счастлив, как никогда не был.

Он выходил затемно в магазин. Не спеша прогуливался по пустому продуктовому возле общежития иняза и, выйдя, подавал на водку нищему, примостившемуся у переполненной мусорки. Вот он медленно идет домой и что-нибудь жует. Наэлектризованная обертка конфеты липнет к пальцам. Пластмассовые коробки яиц скрипят друг о друга в пакете с тем же звуком, с каким нудит за окном мелкий ноябрьский дождь. В темноте из кустов у неоново-зеленого «Евроопта» печальный и пьяный мужской голос медленно тянет: «Да, конечно, я хороший мальчик». Быстрым шагом проходят два высоких щекастых студента и, чуть задыхаясь, обсуждают, что в Японии считается, чем человек толще, тем он лучше. Все это маленькие подарочки, которые можно, каждый отдельно завернув, придя домой, подарить Насте – самому благодарному слушателю в его жизни.

– Иногда на рассвете я смотрю в окно и меня подмывает надеть спортивный костюм и пойти бегать вверх-вниз по ступенькам кинотеатра

– Это какое-то упражнение?

– Мне казалось, да. Вроде в фильмах так делают.

– Ты хочешь спортом заняться?

– Да нет, просто как будто что-то распирает и хочется как-то дурость выплеснуть.

– Ну не в плохом же смысле?

– Не в плохом.

Они и двух слов не сказали о том, что у Насти было с фотографом. Она, видимо, от стеснения, Волгушев – оттого что не хотел узнать что-то, что его расстроит. По оговоркам, проговоркам и косвенным приметам у него быстро сложилось впечатление, что хотя, безусловно, что-то у них было, но разве что в самом начале недолгого сожительства, и Настя того интересовала скорее в качестве нескучной соседки, чем любовного партнера. Самой Насте простить увлечение, как ни крути, красивым и артистичным фотографом было легко. Особенно потому, что в пользу Волгушева тут говорили простые цифры: постов и историй в Настином инстаграме, связанных с ним, уже к началу осени было больше, чем удостоился фотограф за все время.