Да

Иногда Волгушеву казалось, что все фотографии Настя делает только для него. Банка энергетика открыта так, что защелка-колечко изогнулась сердечком. Фотка из Питера, из окна комнаты: колодец двора, а сверху – паутина черных проводов. Узкий проход между футбольной коробкой и трансформаторной будкой, а на будке нарисован огромный Чехов.

Предсказуемые эротические неловкости, связанные с разделяющим их расстоянием, на удивление случались нечасто. Иногда Настя слала с невинным видом ему фотографии из примерочной в какой-нибудь майке или платье, в которых неприлично было бы даже просто из примерочной выйти. Волгушев так же невозмутимо всякий раз отвечал, что «сам бы такое носить не стал», а ей очень идет. Ни одну из таких вещей он больше на ней ни разу не видел – ни на фотографиях, ни в видеозвонках из квартиры.

Настя снова начала рисовать и подолгу рассказывала одному ему, какие теперь строит планы насчет работы дизайнером. Она слала ему все свои рисунки, он все хвалил и не признавался, как сам удивляется тому, что делает это совершенно искренне. Он нагуглил сделанный в старших классах еще Настин плакат для какого-то фестиваля их художки и не сказал ей об этом. Это была важная часть жизни той Насти, какой он никогда не знал, и меньше всего ему хотелось превратить контакт с ней, может быть, с самой глубоко спрятанной от окружающих частью ее личности, в повод для банального комплимента.

Они созванивались почти каждый день. Иногда Настя звонила ему совсем поздно, когда соседки уже спали, и она забиралась с головой под одеяло и шептала. Волгушев из солидарности тоже забирался под одеяло, и они часто трепались ни о чем, пока зарядка не сядет.

Настя прочитала рассказы Берберовой и «Без заката», а затем одну за другой все русские книги Набокова, кроме «Дара», в котором, как ни старалась, не могла пробиться дальше первых же стихов, настолько – тут она выныривала из-под одеяла на пару секунд проветриться и ничего не говорила, только шумно дышала – ну в общем, в этой книге совсем ничего было непонятно, а остальные все понравились. Она прочитала «Вегу» Зайцева, хотя Волгушев ее даже не советовал:

– Ты помнил, что там раз пять повторяется сцена со звездами, как когда мы, – она споткнулась и хихикнула. – Ну ты понял. Я в голос заорала, когда это прочитала.

Она рассказывала про своих школьных подружек. У одной был такой наглый пес, что мог в прыжке изо рта вырвать у тебя кусок пиццы. Другая переехала в дом возле Минского моря, и как-то они с Настей целый зимний день посвятили тому, что обматывали пищевой пленкой беседку на берегу.

– Зачем?

– Ну такая как бы берлога получается. Внутрь ветер не попадает и тепло.

– Сколько вам лет было? Десять?

– Да уж скорее пятнадцать, – мечтательно вздохнула Настя.

Он рассказал все, какие были, немногие забавные истории из своих школьных и университетских лет. Больше всего ее заинтересовала судьба кошки, которая прыгала к ним с Катей в окно, но он помнил только, что в какой-то момент кошка просто перестала приходить, и все. Его не смущало, что он так откровенен с Настей в чувствах и скорее жалел, что так мало может ей рассказать.

– Скажи честно, что ты обо мне подумал, когда первый раз увидел?

– Я был готов поспорить, что на внутренней стороне губы у тебя набито «мяу».

– Наверное, это больно было бы набивать.

Зимнюю сессию Настя растянула до февраля, а тут как раз начался ковид, и их созвоны приобрели некоторую болезненность: он слишком старался, чтобы она не подумала, что он ее осуждает; она слишком старалась не подавать виду, что сама себя осуждает.

Когда из-за ковидной паники почти все новые коллеги, которых Волгушев еще даже и запомнить в лицо не успел, перешли на удаленку, он какое-то время пристрастился ездить в пустой офис. В один мартовский день он по видеозвонку устроил экскурсию для Насти. Одинаковые столы, пластиковые подвесные потолки, на некоторых столах еще живой беспорядок, как будто работник вот-вот вернется от кулера, огромное зеркало в туалете.

– Да ты как будто набрал пару килограммчиков.

– Ерунда, пчелы покусали.

– С ума сошел, какие пчелы?

– Ладно. Не было такого. Просто бросаю курить. Более того – я сейчас в женском туалете.

Настя в ответ показала свою квартиру и себя в зеркале. Это была уже третья комната, которую она снимала в Питере: живописно запущенная, в дореволюционном доме, с красиво ободранным паркетом и советским платяным шкафом, на который опиралась покосившаяся от груды платьев, кофт, рубашек и черт знает чего еще сборная стойка для одежды. В углу стояла тщедушная елка, вся в целлофановом дожде. На подгибающихся от тяжести ветках висели грубо покрашенные стеклянные овощи – огурцом так и хотелось хрустнуть. Сама Настя была все такая же красивая.

– А ты как будто похудела.

– Я вешу ровно столько же!

– Ну не удивительно, в твои-то годы. Передача «Беременна в 16» просто отвлекает нас от проблемы «Растолстела в 25».

– Что это значит? Это из какой-то книги цитата?

– Это наблюдение из жизни. Сказано не к месту, но ведь умно.