Да

«Помнишь, мы на английском вместе сидели?» – начиналось одно письмо. Пока они не виделись, сосед по парте на английском оказался автором унылой и темной прозы о несостоявшихся романах с девушками без примет, которую сразу после выпуска собрался с силами и выложил всю на самодельном сайте. Потом у него был период работы на радио, где от волнения, что ли, не мог нормально говорить по-белорусски, при этом не решаясь перейти на русский, и вместо «тогда» или «тады» раз за разом говорил «тагды». Когда все заводили телеграмы, он тоже завел. Теперь он завел подкаст с удивительным название «Псу подкаст», где неуклюже болтал с другими скукодеями на обычные у таких людей темы – политика, провинциальные комплексы, неустроенная личная жизнь, и просил Волгушева написать о нем. «Привет! Конечно, помню!» – и все, ни слова больше, так ответ и отослал.

Еще письмо. Юноша подробно, со схемами и фотографиями жировок описывал, как на нем решили нажиться собственные родители: уехали в отпуск, из-за коронавируса застряли в Португалии, и ему пришлось полгода одному оплачивать всю четырехкомнатную квартиру, хоть жил он только в своей комнате, ну и кухней с туалетом пользовался. Юноша считал это самым настоящим ограблением и предлагал сделать про него материал – через суд требовать с родителей деньги он не хотел, а хотел их пристыдить и, может быть, подсказать другим людям, оказавшимся в его ситуации, что с несправедливостью можно и нужно бороться. Волгушев переправил письмо коллеге, который экспериментировал с фруктами.

В статьях Волгушева, как Лев Антоныч и обещал, никто ничего не менял, не исправлял даже описок и не доставлял запятые перед «что». Единственное – в каждой оказывалась хоть одна какая-нибудь стилистическая правка. Чья-то рука неумолимо убирала однокоренные из предложения, не интересуясь тем, что оттого пропадал намеренный комический эффект. Меняла «одеть» на «надеть», «опять» на «снова» и «последний» на «крайний». Когда в одном тексте Волгушев увидел вместо безобидного «большая половина» чужую «большую часть», он решил наконец разобраться, в чем дело. Редактор раздела предсказуемо ничего не знала и отослала к корректорше. Та, чернявая коренастая девица в футболке, нехорошо обтягивающей живот, слишком похожий на пивной, ответила, что, да, «половину» исправила она, потому что это неверно. Волгушев ровным и даже не дрожащим от гнева голосом спросил, на что ему ссылаться для проверки.

– Ну на Розенталя.

Волгушев тут же в переходе между столами отдела (девицу держали вместе с маркетологами) нашел в интернет-версии справочника Розенталя нужный фрагмент и, аккуратно выделив до примера с цитатой из Ленина, выслал девице («Ой, а где это ты на аватарку сфоткался? Это в Минске? Прикольно, никогда не была»). Корректорша просмотрела фрагмент, но, к удивлению Волгушева, не стала даже переходить по ссылке (он почему-то был уверен, что она привяжется к Ленину), а только сказала, что ну все равно «половина» неправильна.

– Половина не может быть больше другой половины. Половина – это 50%.

– 50% – это 50%, а половина – это одна из двух частей. Там же написано. Это указание на то, что частей две. Вместо «большая из двух частей» говорят «большая половина».

– Ну, так не говорят.

– Как это не говорят! – наконец не выдержал Волгушев, но опять вспомнил, что проклятый Розенталь ссылался на сомнительного Ленина и осекся. – Я навскидку помню, что «большая половина» есть даже у Иннокентия Анненского.

Корректорша нахмурилась от такого потока бессмысленной информации.

– Послушай, ну так не говорят. Не знаю, где что написано, но нам в школе объясняли, что так не говорят.

Волгушев, конечно, собирался уже сказать, что Анненский тоже в школе работал, только был не провинциальной училкой после педагогического, а директором гимназии и профессиональным филологом-античником, переводчиком Эврипида. Собирался, но не сказал. Он вдруг не умом, а прямо нутром, на уровне ощущения, понял, что выраженное всем видом девицы, бывшей даже не самой немытой в офисе, презрение к любого рода авторитетам, образцам и эталонам не было протестом, а было единственной известной ей формой существования. Когда он рассказал все это Льву Антонычу, тот немедленно подтвердил, что и сам так все время думал, только выразить не мог.