Да

Первые годы фирма не столько зарабатывала, сколько позволяла четверым сотрудникам не показываться на глаза домочадцам иногда по нескольку дней подряд. Потом расторговалась и стала страшно прибыльной, но вот насколько именно, из интервью понять было уже сложно: как только разговор переходил из области истории в область текущего бизнеса, Зизико вдруг терял задор и принимался говорить обтекаемо и неясно.

Самым интересным в этих одинаковых интервью были старые фотографии. На них стоял, сидел, куда-то наклонялся, поворачивался и даже моргал нескладный, бедно одетый молодой человек, по которому было видно, что «большим состоянием» он считает сумму, на которую можно съездить летом в Крым или купить сразу много пива. Было очевидно, что юноша не имел ничего общего с Зизико, и однако в их внешности наблюдалось сильнейшее сходство, да и подписи не оставляли никаких сомнений: один как-то превратился в другого, это не разные люди. Волгушев, как зачарованный, снова и снова рассматривал эти фотографии, силясь ухватить хоть одну деталь, которая открыла бы природу превращения, и не нашел ничего лучше, чем валить все на жену.

На тех фотографиях, где вместе с Зизико стояла еще более юная, совсем чуть не старшеклассница, его молодая жена, в ее лице в кадр всегда врывалось немного той же самодовольной сытости, которой было отмечено все в нынешнем взрослом Зизико. Довольно симпатичная девушка всегда была с хитрой укладкой, на свадебной фотографии на ней были драгоценности и переливающаяся даже на размытом коричневом фото короткая шубка. Представить себе юного Зизико с фотографий, торгующего подержанными машинами, было легко. Нынешний Зизико подержанную машину вряд ли стал бы рассматривать иначе, как форму металлолома. Такой же была жена Зизико с фотографий: если за кадром со ступеней загса ее с молодым мужем не ждала папина «Волга», то только потому, что у папы к тому моменту уже был БМВ.

Волгушев, в общем, как только все это прочитал, немедленно уволился и остаток лета просидел, ничего не делая и просто получая от Зизико зарплату: встречи все переносились то из-за одного, то из-за другого. Наконец, в один из тех теплых, мягких, солнечных сентябрьских дней, которые в Минске бывают лучше июньских, Волгушеву было назначено явиться к дорогому ресторану у набережной за Площадью Победы.

В уже давно невозможные для себя полдесятого Волгушев переминался с ноги на ногу у ресторана и ждал фотографшу. Было еще тепло, но официанты в бежевых передниках на всякий случай раскладывали на креслах террасы пледы. Волгушев не знал, может ли он сесть, или его сгонят, как бродягу. Фотографша опоздала всего на десять минут. Волгушев сразу понял, что это она, когда увидел. Она шла вразвалку, размахивая руками, и была в широченном черном пальто, красной шапочке и черных очках, хотя солнца не было. У фотографши было невозможно пышное имя, ее звали Марта Войцеховская. Особенно причудливым имя делало то, что, как случайно убедился сам Волгушев, оно безо всяких приколов ровно так и было записано у нее в паспорте.

Они зашли в ресторан. Волгушев глазел по сторонам (кресла с пестрой обивкой – кругом столов с накрахмаленными белыми скатертями; рядами висящие хрустальные люстры, в которых лампочки притворялись свечами; между окнами – дубликаты какой-то модернисткой мазни, но дальняя стена расписана черно-белым густым лесом французских югов), а Войцеховская сразу, вежливо улыбаясь, направилась к развалившемуся в дальнем углу единственному посетителю.

Как всякий мужчина с лысиной и щетиной, Зизико выглядел как южанин, как всякий мужчина, живущий мечтами на свой счет, носил одежду размером меньше нужного, так что белая рубашка чуть не лопалась на брюшке. Вживую его лысина совсем не казалась такой уж блестящей, как на фотографиях. Он был в лоферах на носки и вживую производил впечатление не бизнесмена, а ресторанного певца в свободный день. Перед Зизико уже стоял бокал вина и пустая тарелка. Рядом с ноздреватым ломтем хлеба в плетеной корзинке лежал кокетливый колосок пшеницы. Официант как раз принес добавки.

– Устрицу хотите?

– Нет, спасибо.

– А я возьму, – сказала Войцеховская и потянулась к тарелке.

Разговор Зизико начал с рассказа о том, как в настоящих западных изданиях делают интервью и профайлы важных интересных людей.

– Сможете, как в Wired, сделать? – спросил он с интонацией, в которой сразу было и обреченное принятие факта, что, конечно, Волгушеву неоткуда этого уметь.

– Вряд ли, – отрезал Волгушев. – Попробуем хотя бы чуть лучше, чем в паблике «Типичный Борисов».

Войцеховская подавилась устрицей, а Зизико как будто ответа не услышал. Он зашептался с официантом (следующие два часа тот, едва увидев, что перед Зизико больше нет еды, без лишних слов волок новую), а потом просто начал долгий рассказ о своей жизни.