Да

– Они пишут плохо не потому, что хотят сказать, что Лев Толстой устарел или скучен. Нет, они искренне не знают, что Лев Толстой хорошо писал. И не посчитают так, даже увидев его текст. Не знаю, почему – глазами, что ли, пробегают, чтобы только краткое содержание уловить. Главное, что в этом вообще нет позы, или вызова, или задней мысли. Если бы они хоть знали про себя, хоть по самой надуманной причине, что презирают Толстого, то с этим можно было бы работать, как-то обмануть их в другую сторону, что ли. Нет, они совершенно искренни. Как-то, знаешь, поневоле задумаешься, не многовато ли в мире этой искренности стало, – Волгушев засмеялся. – Я бы поубавил, ей-богу! Поменьше искренности. Лучше б они стыдились почаще, как ты или я стыдимся, когда говорим на тему, которой не владеем. Ты знал, кстати, что корректорша стесняется уменьшительных суффиксов? Она при мне слово продленка писала как «продление».

Лев Антоныч собирался было его успокаивать, что работа все равно не так уж и плоха, но Волгушев перебил его:

– Да ты не понял, мне все нравится. Я решил относиться к своим текстам, как если бы это были газетные заметки Булгакова. Не в смысле таланта – у меня его, слава богу, нет. В смысле, что я пишу чисто формально, следуя только общему принятому настроению и не думая самостоятельно. Как если бы я жил в оккупированном иностранцами государстве, где местные уже и забыли почти прежнюю жизнь, а моя задача – получить зарплату и ничем себя не выдать.

Разумеется, как он ни старался, выходило у него совсем не то, что у других на сайте. Один раз у него уже прямо перед публикацией завернули рейтинг «50 лучших мертвецов года», и в итоге материал вышел как даже более странная рубрика из пяти сборников крохотных некрологов. Когда из-за ковида в мире отменили все массовые мероприятия, кроме чемпионата Беларуси по футболу, Волгушев случайно обнаружил, что самым жестоким футболистом Европы по всем статистическим базам теперь значится 30-летний здоровяк из минского «Динамо». Мужик бил по ногам противников каждые пять минут, и это даже притом, что был не защитником, а нападающим. В команде его держали потому, что его отец был президентом федерации футбола, и Волгушев благоразумно решил в интервью вообще уйти от разговоров о футболе, пообещав, что материал будет о нежной, ранимой стороне личности «самого яростного спортсмена Европы». Футболист вначале немного запирался и отнекивался, но быстро разговорился на свою любимую тему: выяснилось, что он полжизни играл в «Доту» и, если бы не проклятый футбол, может быть, даже вышел там на профессиональный уровень.

В разговоре Волгушева больше всего удивила подробность, что прямо перед карантином на футболиста выходили агенты французского клуба, у которого отбором игроков занималась специальная компьютерная программа, и предлагали выгодный контракт. Футболист совершенно не понимал, что же могло программу в нем привлечь (свои достоинства он оценивал вполне адекватно), и только немного хвастливо пожимал плечами, пересказывая слова французов, что просто ему предложат совсем не ту позицию, на которой он привык играть, и тогда все его недостатки в старой команде вдруг станут достоинствами в новой команде.

Волгушев последний раз трогал футбольный мяч лет в 14, но и небольшого опыта игры с одноклассниками ему хватило, чтобы раз и навсегда усвоить разницу между талантом и бесталанностью. Одни и те же передачи, которые от него отскакивали на два шага, другие ребята в одно касание пасовали куда надо, одни и те же пасы, которые он угрюмо запуливал выше ворот или во вратаря, другие ребята поумелее гладко клали в угол, одни и те же финты, после которых он запутывался в своих ногах и плюхался на песок, у других ребят потехничнее выходили как по маслу. Как будто он всегда был лишь статистом, приблизительно похожим дублером для какого-то парня, который именно что играет, творит и наслаждается. Ему показалось забавным, что французская программа из затыков, спотыканий и промахов бездаря умудрилась собрать воображаемого полезного игрока, просто полностью переписав сценарий его жизни, втолкнув в совершенно неизвестную ему роль. В этом было что-то глубоко оптимистичное, какой-то ключ ко всей белорусской жизни.

Для материала Волгушев не мог использовать отличные и очень дорогие фотографии, которые сделал с футболистом для международных изданий корреспондент «Рейтерс», и должен был ограничиться, той околесицей, которую наснимал фотограф Vot.by. Оба фотографа были белорусы, часто у них даже ракурсы совпадали, но у одного получался живой человек, а у второго – зевота.