Да

Шел, будто насвистывая, толстенький мужчина. В одной руке он нес джинсовую куртку, а другой кончиками пальцев держал за горлышко уже наполовину выпитую полуторалитровую бутылку кваса.

– И кто-то ведь и его любит, – вздохнул Волгушев.

Когда они наконец дошли до парка, там сразу оказалось градусов на пять холоднее, чем в городе, и Настя накинула худи на плечи.

– Представь себе, никогда здесь не была.

– Да тут пять минут ходу от твоей квартиры!

– Я как-то не могла этого долго понять. У меня этот, топографический кретинизм. Один раз случайно почти дошла, но села на трамвай и поехала в Серебрянку.

– И чего там делала?

Настя засмеялась:

– По парку ходила, как дура.

В ямку разрытой жирной земли по пояс закопалась и кого-то, судя по напряженным задним лапам, силилась там зацапать здоровенная такса. Никакого человека рядом не было, и создавалось впечатление, будто такса сама приехала в парк разбираться с давним обидчиком.

– Боже, я так же выгляжу со стороны? – спросила Настя.

– Откуда у тебя это прозвище, кстати?

– Да со школы еще пристало.

– Хорошо, так а почему именно такса?

– Ну, мне кажется, мы еще недостаточно знакомы для таких историй.

Утомленные, они сели за столик на деревянной площадке с видом на озеро и цепь островков у берега. Они почти залпом выпили по бутылке воды, а затем, наоборот, так медленно, как только было возможно и не говоря друг другу ни слова, съели по мороженому. На площадку въехал толстый школьник на велосипеде, остановился у их столика и наставил пластмассовый пистолет. Настя сделала очень серьезное лицо, и школьник поехал дальше, но так неудачно, что тут же врезался в стул и свалился с велосипеда.

– Так, ну, посидели, и хватит, – хлопнул в ладони Волгушев, и они пошли дальше.

За небольшим островком, в один ряд усаженном густыми деревьями, и так спокойная вода озера казалась совсем неподвижной. Лучи заходящего солнца отражались от ее поверхности и ложились на кроны деревьев на островке легким слоем позолоты. На островке были небольшие деревянные сходни для причаливающих иногда на уборку старых веток и слишком разросшихся кустов коммунальщиков, и в таком освещении они казались маленькой пристанью у ворот спрятанного буквально за деревом сказочного дворца.

– Как красиво, погляди, – сказала Настя. – Вот бы взять лодочку и туда переплыть.

– Тут есть лодочная станция, левее того места, где мы спустились. Но сейчас, наверное, поздно уже.

– Да ну, я несерьезно. Еще не хватало на самом деле туда плавать.

На скамейке у дорожки сидел с книгой старшеклассник. Мимо шла пара – девушка и подтянутый, но уже седой мужчина в хиппи-расцветке. Мужчина пригнулся, заглянул на обложку книги и сказал спутнице: «А я что сказал». Настя сделала так же: «Так говорил Заратустра».

В пляжном песке возились с малышом двое взрослых, а в паре шагов стояли, подпирая друг друга, их велосипеды. У одного в корзинке на руле сидела лохматая белая собачка и, положив голову, как человек кладет подбородок на ладонь, рассеянно глядела вдаль. Настя сфотографировала собаку, а следом – смутившегося Волгушева.

– Я пришлю тебе потом.

Сели под деревцем с такой плотной низенькой кроной, что речная рябь, отражаясь, расписывала ее испод бледными волнующимися линиями.

– Я вот одного не понимаю. Как ты такие старые книги читаешь? Мне тяжело, когда на нашу жизнь не похоже.

– Где-то, может, и не похоже. Раньше говорили Прасковья, теперь – Милана. Раньше студенты ходили со шпагами, а сейчас не ходят. Только, по-моему, по-старому понятнее было. Тогда простолюдинка Параша была кухаркой у жены профессора, а сейчас Милана Поросюк работает в рекламном агентстве и внешне – точно как ты или я. А настоящая красота разве может устареть. Когда художник создает идеальный шедевр – тот просто правдив, как жизнь. А жизнь – она всегда жизнь.

Настя откинулась на спинку скамейки и слушала.

– Расскажу сюжет из Тургенева. После заката в сетевую пиццерию на окраине заходят два усталых фланера и, зачарованные, потягивают в углу пиво, слушая, как девушки-пиццайоло, смеясь, подпевают радио, пока готовят одну за другой пиццы на доставке. У кассы стоит молодой курьер и насмешливо улыбается, но ногой отстукивает в такт.

– Это с тобой было?

– Да, со мной и моим приятелем Львом Антонычем, когда мы как-то гуляли по улице Гамарника. Или сцена из Чехова: под утро все студенты уже разошлись из квартиры подруги, и только некрасивый, очень серьезный старшекурсник все сидит за столом, за которым последние пару часов играли, молча тасует карты и смотрит на миленькую, утомленную, совершенно разбитую случившейся с ее парнем размолвкой хозяйку. Мы не слышим их разговора, а только одну его реплику: «С какой стати мне быть с вами откровенным?»

– Боже, а это у тебя с кем было?

– Считаешь меня некрасивым?

– То есть с тобой этого не было?