Да

У Насти была фотография от прошлой осени – она стояла у только-только отмытой витрины и спрашивала у своих читателей: «А вы тоже ждете, когда же откроется ваш новый любимый книжный».

Все изучив, он листал инстаграм заново, теперь только бегло выхватывая детали, как наевшийся человек все равно сладострастно облизывает тарелку, если его никто не видит. Соломенное каре с розоватым отливом у корней, белое худи и того же розового оттенка спортивные штаны с лампасами. У стены – гладильная доска, на которой утюг и сваленные вещи. Широкие темные пижамные штаны в звездочки и пушистые розовые тапки. Короткие бежевые шорты, абсурдно большой белый свитшот с принтом прибоя где-то в Калифорнии и такими длинными рукавами, что в них тонул телефон. На белой футболке вместо принта – несколько пятен от еды. Румянец от щеки до щеки через переносицу. Вспотевшие волосы прилипли ко лбу. Ела торт перед камерой, одновременно говорила и в какой-то момент аж запыхалась, так что пришлось переводить дыхание. Взглянула поверх очков прямо в камеру, и их глаза встретились. Она подождала немного и, показав мохнатую подмышку, молча выключила все на свете.

От знакомства в интернете их отношения не поменялись – собственно, никаких отношений и не было – но Волгушева все больше и больше переполняло ощущение приближающегося счастья. Раз в пару дней Настя заходила в книжный. Они говорили только про книги и редко больше получаса (это считая кофе и моменты, когда Волгушев не мог не отвлечься на случайных, лишних посетителей). Они совсем не переписывались, только если по предварительной устной договоренности он скидывал ей ссылку на книгу. Он сдержанно ставил ей лайки, она поставила эмодзи-сердечко под его постом трехлетней давности. Пару раз он, стоя у дверей с сигаретой, видел, как она в обед, спросонья, пересекает пустую дорогу и идет за фалафелем в кафе на углу. Как-то раз в сумерках он видел ее возвращающейся домой с пакетом чипсов. На следующий день он смотрел ее истории и увидел над губой замазанный прыщ от этих чипсов.

Первыми словами не о книгах или книжном, которыми они обменялись, были слова о стрижке. Волгушев порядочно зарос и предупредил Настю, что в завтрашний обеденный перерыв должен пойти в парикмахерскую. Настя поинтересовалась ценой, а затем уверенно посоветовала лучше сходить к своей подружке, которая «и мужчин тоже стрижет». Экономия выходила в десять рублей, но главным аргументом было, что Настя запустила ему пятерню за шиворот и быстро погладила затылок, словно показывая, чего именно он лишится и что приобретет.

Подружка снимала вскладчину с еще кем-то небольшую квартирку тут же на Маркса. Волгушев уселся просто на стул на кухне, и ему на колени сразу запрыгнула кошка. Парикмахерша рассказывала, как наводит порядок в подъезде, ведет переписку с коммунальными службами и какие блоги о путешествиях смотрит, а Волгушев только думал, что, в сущности, давно не попадал в ситуации глупее – почему-то ему мерещилось, что у подружки он сможет встретить и Настю.

Когда он отмучился, в дверь позвонили, и через мгновение в кухню ввалилась Настя. Она буквально на секунду положила ему руку на плечо, и он, однако, успел накрыть ее своей ладонью. Настя, смеясь, что-то говорила подружке, но Волгушев не вслушивался. Что-то вроде:

– Как стрижешь его?

– Роскошь бутиков?

– Я кота возьму.

Через пару минут парикмахерша закончила, а Настя вернулась на кухню с кошкой, наряженной в маленький задорный сарафан. Умирая со смеху, Настя объяснила, что случайно увидела его на «Алиэкспрессе» и не удержалась.

– Роскошь бутиков! – согласилась парикмахерша.

Волгушев проводил Настю до дома. Это заняло каких-то пять минут, они говорили только о кошке, но впечатлений оказалось так много, что впервые посмотреть в зеркало на то, как же его постригли, он додумался только на следующее утро. Подстригли нормально, не хуже, чем в настоящей парикмахерской.

Был самый конец августа. Волгушев из-за чего-то вдребезги разругался с Катей и весь день сидел в магазине. Уже в сумерках, закрыв дверь на ключ, он пошел выбрасывать мусор и, пока курил, увидел, не вполне веря своим глазам, как у подъезда фотограф Рома, который, наверное, не заметил его, обнял за талию красивого тонкого юношу, с которым только что вышел из такси, и крепко и сладко поцеловал того в губы таким долгим поцелуем, что их двоих можно было прямо в таком виде ваять в мраморе и выставлять у входа в какой-нибудь античный дворец. Волгушев на всякий случай отступил за мусорку, а когда выглянул обратно, фотографа с юношей уже не было.