Да

Этот период комичной первой гиперсексуальности, как Волгушев трезво понимал, почти наверняка указывал на некие совсем не попавшие в кадр (или, опять же, позднее тщательно вымаранные) отношения. Девушка, которая в 19 публично составляла список из полусотни мест в городе (детские площадки, пустой ночной дворик напротив кинотеатра «Победа», туалеты всех мастей), где занималась сексом с возлюбленным, в 25 станет примерной женой и матерью детей совершенно другого мужчины. И все же укол ревности от мысли об этом невидимом и, наверное, уже давно позабывшемся мужчине оказался даже сильнее, чем те, что Волгушев испытывал, думая о квартире фотографа и всем ее богемном бардаке. Как бы трезво он ни видел швы детской еще неестественности в явно не получающемся у Насти развратном образе, некоторые кадры, в этом невозможно было себя обмануть, вызывали ровно то волнение, что она коряво и пыталась вызвать. Одно ее видео он смотрел так внимательно, что прожег взглядом пластиковое ожерелье на шее: ниточка лопнула, черные шарики брызнули во все стороны, Настя, засмеявшись, бросилась их собирать.

Слава богу, этих фотографий и роликов было мало, едва одна пятая всего профиля. В остальном это был обычный непопулярный инстаграм «по правилам». Были и фотографии еды, и селфи, и красивые дома, и серии фотографий по девять штук за раз (все немного бирюзовые). По-настоящему живым профиль стал разве что в последние полгода, когда Настя стала выкладывать фотографии книг, которые прочитала. Даже через казенные деревянные формулировки, пугающую безграмотность (есть люди ,которые клеют запятую к следующему слову , но у Насти запятая жила просто как хотела и иногда оказывалась на,турально, посреди слова) и путаное изложение было видно, что дурацкий Ремарк правда что-то в ней задевает.

Про затертые, скучные, случайные романы она записывала и видео, и серии видеоисторий. Чтобы не повредить корешок, книги она читала, едва приоткрыв, под углом, под каким иногда в метро станцию или две читаешь через плечо соседа, будто не смотрела на страницу, а тайком, с независимым видом, подглядывала за героями. Рассказывая о прочитанном, она так увлекалась, что иногда проглатывала буквы и тасовала их не хуже запятых: «голость и предубеждение», «тысься и одна ночь», «никчтожество», «ни чуть-чуть совсем сомневалась». Читала она бестолково, но страстно, и меряла качество книги слезами: после хорошей и рыдала хорошенько. Обычная подпись: «После этой книги я реально заболела. У меня так разыгрались нервы, что я сидела и не могла ничего думать, только прокручивала концовку». Обычная подпись к плохой книге выглядела как «я не всплакнула, но мне все равно понравилось».

Чем ближе он двигался к моменту их знакомства, тем сильнее волновался. Наконец он дошел до видео, где Настя путано рассказала, что в старых книгах много очаровательных анахронизмов (конечно, слова «анахронизмы» она не говорила и передала его при помощи целого абзаца более простых слов). Например, возлюбленным говорят «вы», и тем чувствительнее оказывается переход на «ты». Волгушев не смог сходу вспомнить хотя бы один такой эпизод, и Настя пришла ему на выручку, процитировав фрагмент из «Весны в Фиальте», где утверждалось прямо обратное. То, что она ничего в рассказе не поняла, его совсем не смутило, а вот то, что вообще прочитала – тронуло почти до слез. Он закрыл глаза ладонью и попытался вспомнить мелкие детали тогдашнего разговора, и почему-то в памяти всплыло, как в ответ на его вводную, ничего особо не значащую конструкцию насчет того, что на разных людей книги действуют по-разному и прежде, чем советовать, надо прикинуть, какой человек перед тобой, Настя затаила дыхание и выпалила: «И какая я?»

Большую часть историй Настя записывала глубокой ночью или прямо на рассвете. Разбитая, растрепанная, с мешками под глазами – и для Волгушева особенно мучительно желанная – сбивчиво докладывалась своей ни разу на такие признания никак не отреагировавшей аудитории, какую книгу только что дочитала. Она потрясала гробиком страниц, пока говорила более-менее то же самое, что могла бы просто прочитать в аннотации или предисловии, только менее связно, и при этом автоматически делала все ужимки из самоучителей хорошего селфи. Пускала ладонь волной у подбородка, поправляла волосы за ухо, упиралась ладонью в щеку, жестикулировала без привязки к сказанному, так что смерть Гэтсби сопровождала половинка сердечка из скрюченных пальцев, а свидание Холдена Колфилда с Салли – сделанный пальцами зайчик «ок».

В один день она провела 24-часовой марафон чтения, где читала только книги, выбранные Волгушевым. Разумеется, она нигде не сказала, что книги выбрал он, и даже с ним это никак не обсуждала. Описывая один рассказ Аксакова как аниме про мальчиков со шпагами, она сделала оговорку: «Ну этого в тексте нет, это я в другом месте прочитала», – и только Волгушев знал, что слова эти сказал ей он.