Да

Волгушев не мог сказать, когда точно, но в какой-то момент обида и злость на Катины слова и поступки сменились ровным холодным раздражением, какое бывает от слишком затянувшегося разговора со случайным, посторонним человеком. Их отчуждение протекало так быстро, что скоро он уже не мог даже сказать, что именно Катю раздражало в нем и что выветрило всякие чувства из него самого. Так пассажир еще может заглянуть в окно случайного домишки даже из поезда, несущегося полным ходом, но решительно ничего не успевает разобрать в мелькающих окнах поезда, который мчит навстречу. Он оглядывался назад и больше не видел несправедливостей или гадостей, а только удивлялся: что же из этой ерунды и чепухи он принял за любовь? Не Катя, чужая надоедливая женщина, казалась обманом, а сама прожитая с ней жизнь и все ее мелкие частности, морочившие его, представлявшиеся не тем, чем они были, и какими-то по отдельности дешевыми, а в сумме очень правдоподобными трюками создававшие картину, которой просто не было. Как будто какой-то хитрый злодей все так подстраивал, чтобы он каждый раз путал одно чувство с другим и оказался в жизненном тупике, один, в Малиновке, с неинтересной соседкой.

Они не обменивались кольцами, так что Волгушеву даже не пришлось ничего снимать, когда они развелись.

У него на стенке Вконтакте висело старое видео с Катей, вроде бы времен еще их счастья, но почему-то, как Волгушев теперь с ознобом понимал, они в нем были в небольшой ссоре. У видео была подпись «записал вот новый трек», это были без монтажа снятые полторы минуты их с Катей летней прогулки по солнечным ласковым окрестностям оперного театра. На видео Катя, пятую минуту для него, но не для зрителя, редко, нудно шипевшая по телефону на брата по какому-то напрочь позабывшемуся поводу, в забытьи увлеченного разговора покачивалась на месте, смотрела в одну точку, водила носком по асфальту и была комично похожа на оцепеневшую у микрофона в экзальтации выступления певицу. Звонок их остановил под окнами музыкальной школы, где невидимый ученик повторял раз за разом одну и ту же короткую мелодию на пианино. Кварталом ниже под окнами дома с пьяными среди бела дня студентами остановилась машина, из закупоренного салона которой орущая внутри музыка доносилась лишь густым ритмичным басом. В одной конкретной точке улицы, ровно в той точке, где стоял Волгушев, из этих уродливых разнонаправленных звуков вдруг появилась полузадушенная меланхоличная песня, дискотечный хит, если слушать его из-за стены клуба. Тыц-тыц-тыц, «а я никто», пам-пам, «нет, чего уж», тыц-тыц-тыц, «знаешь что», пам-парам, «да пошел ты».

Видео стало относительно популярно, его даже перезалил кто-то, не спрашиваясь у Волгушева, на ютуб, и уже оттуда оно немного попало в ТикТок. Зрителям было уморительно, что видео совершенно передало именно волшебность, невозможную выверенность совпадения трех разных звуков, Волгушев и сам его так всегда воспринимал. Но сейчас мелкая приятная ложь видео ему казалась частью большой лжи, он теперь часто пересматривал его, и каждый раз оно за какую-то минуту выводило его из себя.

В один прекрасный день ему пришло уведомление, что ролику поставила сердечко Настя Такса. Он, опешив, растерявшись, задохнувшись, в момент забыв о Кате, их браке, коварстве судьбы и уликах памяти, зашел к Насте в профиль: на аватарке она была одета точно так же, как в тот день, когда он увидел ее впервые.

Когда он вторично вышел из подсобки, уже без ножа и тщательно вытерев вспотевшие руки о штаны, она стояла у стойки, чуть подавшись вперед, как будто клиент в непринужденном разговоре с бариста заказывает кофе. Алиночка куда-то исчезла, а Катя нарочно, и он видел это по выражению ее спины, не замечала девушку. Та не решалась повысить голоса и обратить на себя внимание, и не решалась даже постучать по стойке, а только перебирала длинными тонкими пальцами совсем беззвучно и часто облизывала губы, готовясь вот-вот заговорить – но все тщетно. Продленная во времени банальная поза оказалась, и Волгушев сам удивился, как быстро подобрал слова, скульптурой застенчивости, деликатности и детской старательности, с какой девушка изображала невозмутимую взрослую.

– Я могу вам чем-то помочь, – почти без вопросительного знака спросил он.

– Кофе жду, – замялась девушка.

– Пойдемте в Subway. У них дешевле, да и вкуснее.

– А вы… – девушка не вполне поверила тому, что услышала.

– Продавец здесь. Пойдемте, чего ждать.

Волгушев краем глаза увидел, как, услышав это, обернулась Катя, но сам не стал оборачиваться.

– Вы хотели какие-то книги еще, может, посмотреть?

– Да. Меня интересуют романы…

Она хотела продолжить, но Волгушев перебил ее:

– Это так редко в наши дни. Сейчас никто не хочет читать романы. Проходите, я придержу дверь.

– Да? Я не знала. Спасибо.

– Угу. Знаете, почему?

– Почему?

– Говорят, «зачем, мол, я должен интересоваться каким-то вымышленным чуваком». Представьте себе.

– Что за глупость?

– Вы думаете?

– Ну да. Вымышленный, ага! Иногда читаешь и, наоборот, думаешь: «Да не переживай так, это не по-настоящему все».